Оремиф, как и Чныррах, старый рыбацкий поселок. Здесь такие же добротные рубленые дома. Так же на жердях растянуты сетки из тонкой дели. Но берег здесь живописней: высок, обрывист и растут на нем небольшие сосны с откинутыми назад негустыми, исхлестанными ветром, рыжими кронами.

Здесь, в Оремифе, находится правление колхоза имени Блюхера. Хозяйство колхоза большое. Селения его раскинуты на обоих берегах Амура, а расстояние между ними около пятнадцати километров.

Председатель правления Иван Никитич, плотный, широкоплечий, с открытым энергичным лицом, держит около уха телефонную трубку, ждет, пока соединят с бригадиром дальнего заездка. Там с утра взяли порядочно горбуши, и председателю хочется поскорей уточнить — сколько. Телефонистка долго не соединяет. Однако Ивана Никитича это ничуть не смущает — на проводе не он один. Заездков в устье Амура добрый десяток, а рыбу, много ли, мало ли, берут на каждом, и все звонят, все справляются, всем не терпится приплюсовать лишний десяток центнеров к пока что небогатому улову.

И, словно в оправдание, что заставляет нас ждать, председатель говорит извинительно:

— Ведь у нас, слышали наверно, день год кормит!

— Как же, слышали, — отвечаю. — Здесь только и повторяют эту притчу, что ли...

— Притчу? Допустим! А рассказать вам быль, как один колхоз за одну путину стал миллионером?

— Конечно, расскажите!

— Так вот. Жил-был совсем рядовой колхоз, тянул с пятого на десятое. Кредит брал в госбанке исправно. Возвращать его, как принято, не торопился. Словом, был колхоз не хуже и не лучше других. И вот, несколько лет тому назад на кетовой путине так ему пофартило, столько рыбы наловил, что еле управился с ней. Многие тысячи центнеров. Только кончилась путина — кетовая, кстати, тоже днями исчисляется, — подсчитали прибыль, и что бы вы думали — миллион! — И, улыбнувшись хитровато, добавил тихим голосом: — Только этот миллион ненадолго.

— Почему же ненадолго?

— В ту путину пофартило, а в последующие годы совсем почти не шла рыба. Миллион и таял, как снежная гора под весенним солнцем. А нынче бывший миллионер к нам в колхоз имени маршала Блюхера влился. Вот тут и всей были конец.

В Оремифе, как и в Чныррахе, мы слышали те же претензии к ихтиологам, посулившим большую горбушу. И вероятно, об этом будут нам говорить и дальше. Но не боги же в самом деле ихтиологи!

Главный инженер колхоза, среднего роста, коренастый мужчина в щеголеватом морском кителе, принес из лаборатории свежего посола горбушу. Он тут же разрезал ее на ломтики и предложил попробовать. Розовая, нежная колодка еще как следует не просолилась и немного отдавала сыростью. Она еще не достигла, как тут говорят, кондиции, однако ее заранее определили в высший сорт.

— Все, что нагуляла в море, при ней и осталось, — замечает Иван Никитич, — наша ведь, низовая, амурская! — И прибавляет без прежнего восторга, озабоченно: — Шла бы только погуще...

Когда Валерий заметил, что, мол, ему, Ивану Никитичу, жаловаться грех, что на колхозных заездках, согласно сводке, горбушу берут и процентов на сорок план добычи уже выполнен, председатель, не дав ему договорить, бросил трубку на стол и произнес:

— Говорите, на сорок про́центов! А ведь к ним, к сорока, еще полных шестьдесят нужно! Нет, мил человек, какая же это большая горбуша, когда приходится каждую рыбину считать?

Наступило короткое молчание. Председатель взял со стола трубку, подул в нее, потом справился у телефонистки, скоро ли будет разговор, и, получив ответ, что скоро, спросил Валерия:

— Значит, хотите на нашем катере сходить в Нижнее Пронге?

— Если можно, то не откажите.

— А на заездках не побываете?

— Надо бы...

— Пожалуйста, — сказал за председателя главный инженер. — Как у вас, Иван Никитич, завтра с катером?

— Об чем речь, будет и катер! А пока устрой товарищей корреспондентов, пусть отдохнут с дороги, а утречком схожу с ними на ближайший заездок.

— Вот и спасибо, — поблагодарил Валерий, довольный, что все идет, как он заранее наметил, ведь маршрут поездки предложил он сам, а уж я целиком доверился Валерию Владимировичу.

Главный инженер предоставил нам для ночлега свой холостяцкий домик. Он привел нас туда в сумерках, когда солнце уже скрылось и небо немного вызвездило.

Домик стоит над оврагом в негустом лесу, но не на отшибе. Позади него светятся огнями окна таких же небольших домов, видимо тоже построенных недавно и наспех.

В довольно просторной комнате три койки, по-морскому заправленные грубыми байковыми одеялами, с крохотными подушками — вероятно, специально для приезжих.

— Пожалуйста, устраивайтесь, — любезно приглашает главный инженер. — А я сбегаю за рыбкой для ухи. Кто из вас мастер уху варить?

— Сварим, — улыбается Валерий, — как-никак я и рыбак и охотник.

На кухне — плита, правда давно не топленная, а на дворе — поленница тонко наколотых березовых дров.

Через четверть часа наш хозяин притащил из цеха серебристого, килограмма на четыре гонца и несколько кетовых голов для клейкости, как он выразился.

Пока мы растапливали плиту, которая поначалу страшно дымила, и разделывали рыбу, в дверь постучался командированный из Хабаровского рыбтреста. Он, оказывается, частый гость в этом доме и прямо с пристани явился сюда.

— Примете в компанию?

— Милости просим, — говорит инженер, — а я пойду ночевать к соседям.

Петр Иванович Обручев — так звали нашего нового постояльца — давний житель этих мест, в прошлом знатный рыбак и один из организаторов рыболовецких колхозов на Нижнем Амуре.

Когда мы общими силами сварили отменную уху и поджарили шашлыки из кетовых спинок, оказалось, что в доме нет ни крошки хлеба. Что делать? Валерий побежал в магазин, но там уже висел на дверях замок.

— Остается одно: постучаться в чей-нибудь дом и попросить христа ради хлебушка, — предложил я в шутку.

— Попробую. Если не напустят на меня собак, — согласился Валерий.

Однако опасения его были напрасны. В первом же доме, куда он постучался, ему дали буханку пшеничного хлеба.

Мы сели ужинать.

Когда-то в юности я много путешествовал по Амуру от краевой комсомольской газеты. Наш редактор Владимир Шишкин не признавал очерков без