Мы вышли, Мари-До вставила ключ в дверь.

Он не поворачивался.

Она поднажала.

Замок не поддавался. А ключ не желал выниматься, невзирая ни на какие усилия.

Тогда мы зашли обратно и попытались подтолкнуть его с той стороны.

Ни с места.

Хороший был замок. Прочный металл, плюс засов и два штыря, которые входили в пазы на полу и в раме. Вообще-то он был слишком хороший. Из-за особого устройства системы безопасности, если бы мы вернулись в квартиру и закрыли дверь, оставив ключ в замке, мы бы ее уже не открыли. Так что уехать мы не могли. Остаться, впрочем, тоже.

И сегодня кто-нибудь нет-нет да и скажет: “Хемингуэй как будто не слишком образован”. Полагаю, под этим ученый критик подразумевает, что Эрнест не учился в университетах. Но, как известно философам, особого рода знание художника, назовите это интуицией, если угодно, вполне может сойти за некий отдельный род знания, которое выходит за рамки рациональных теорий и взглядов.

В том, что случилось потом, можете винить Хемингуэя.

Ну, не лично его, конечно. В конце концов он же умер в 1961-м. Но именно то, как он воспевал охоту, стрельбу, рыбалку, корриду и войну, и сделало популярной идею, что писатель должен быть человеком действия в той же степени, в какой принадлежать миру вымысла. Великое множество авторов, вдохновленных его рассказами о сафари, поединках на боксерском ринге и драках, были вспороты рогами, пристрелены, отправлены в нокаут или (и это далеко не последний пункт) изнемогали от жесточайших похмелий в отчаянных попытках доказать, что они тоже не промах.

Я мало чем от них отличался. Мое воображение никогда не рисовало Хемингуэя, сгорбившегося над пишущей машинкой в съемной комнатушке и сочиняющего “Белых слонов”. Перед глазами вставал его суровый портрет времен получения Нобелевской премии в 1954-м, фото Юсуфа Карша. Бородатое лицо поверх свитера излучало твердую решимость. Стивен Спилберг, придумывая своего инопланетянина, вырезал лоб и нос из снимка Карша, приставил глаза поэта Карла Сэндберга и рот Альберта Эйнштейна и наложил их на фотографию детского лица, чтобы создать образ смиренного сочувствия и непоколебимой стойкости. Такой Хемингуэй никогда бы не отступил перед заевшим дверным замком.

Роясь в ящике с инструментами, я так и слышал, как мои действия были бы описаны его скупой прозой. Он взял плоскогубцы в правую руку. Металл обжег холодом. Это были хорошие плоскогубцы. Они были сделаны для определенной цели и теперь готовились исполнить свое предназначение…

Под нервным взглядом Мари-До (Что женщины в этом всем понимают? Это сугубо мужские дела.) я зажал плоскогубцами кончик ключа и потянул.

Ноль.

Провернул и дернул.

С тем же результатом.

Мари-До метнулась в кабинет.

– Я нашла сайт производителей, – прокричала она. – Здесь говорится, что, если это дубликат ключа, он может быть не совсем точно вырезан. У него может быть “рыболовный крючок”, который не дает вынуть его обратно.

– Ну так как же в конце концов он вынимается?

Последовала пауза.

– Здесь говорится: “Открутите весь замок и отнесите его в слесарную мастерскую”.

– Крайне полезный совет.

– Как насчет слесаря на улице Дофин? Есть вероятность, что он еще работает.

– В канун Рождества?

И тут зазвонил телефон. Это была моя свояченица.

– Вы что, еще не выехали? – поинтересовалась она с легким раздражением в голосе. – С фермы доставили гусей. Во сколько примерно вы будете?

Я передал трубку Мари-До, которая, прикрыв ее рукой, послала мне взгляд, недвусмысленно вопрошавший: почему-ты-до-сих-пор-еще-здесь?

– Да бегу я уже, бегу! – ответил я.

Кто говорит, мир от огня

Погибнет, кто от льда.

А что касается меня,

Я за огонь стою всегда.

Я полушел, полускользил вниз по улице Одеон, стараясь не ступать на самые накатанные дорожки льда и хватаясь за все, что можно. Неприятно оказаться запертым; вдвойне неприятно, если при этом еще и сломана нога.

Мысленно я простил Хемингуэя. Здесь не было его вины. По сути, этот образ физической мощи и технической подкованности был лишь иллюзией. В реальной жизни Эрни был полнейшим недотепой. После ранения в Первую мировую войну, события, которое вдохновило его на “Прощай, оружие!”, остаток жизни Хемингуэй провел, подвергая себя и других разного рода опасностям. Едва избежал смерти во время забега с быками по улицам Памплоны. В паре боев на боксерском ринге был отправлен в нокаут корпулентным, но юрким канадским писателем Морли Каллаганом, впрочем, по общему признанию, этому поспособствовало то, что время отсчитывал Скотт Фицджеральд, которого ни один вменяемый человек не выбрал бы для такого дела.

Во время Второй мировой войны, курсируя у берегов Кубы с собутыльниками из своей “Плутовской фабрики”, он чуть не отправил на тот свет всех и вся, кроме немецких подлодок, за которыми, собственно, велась охота. Армия, покуда возможно, держала его на расстоянии от Европы, но в один прекрасный момент таки пустила, и он изображал из себя солдата по всему северу Франции, то и дело попадая в передряги, из которых его был вынужден вызволять дружественный генерал. (Хемингуэй отплатил ему, сделав героем своего первого послевоенного романа “За рекой, в тени деревьев”, потерпевшего полное фиаско, – сомнительный комплимент.) Потом он обгорел на лесном пожаре, раздробил колено в автомобильной аварии в 1945-м, а на сафари в Африке дважды пережил крушение самолета, после чего так окончательно и не восстановился.

Менее опасный, но вполне характерный несчастный случай произошел в марте 1928-го, когда он жил ровно за углом от нас, на улице Феру. После тяжелой попойки в баре Dingo он, шатаясь, добрался до своего туалета, оснащенного навесным бачком, дернул не за ту цепь и обрушил себе на голову слуховое окно. Арчибальд Маклиш заткнул рану туалетной бумагой и отвез его в Американский госпиталь в Нейи, где Хемингуэю наложили девять швов. Глядя на снимки, где он, перевязанный и улыбающийся, позирует перед магазином “Шекспир и компания”, вы бы подумали, что он голыми руками отбился от шайки вооруженных головорезов. Как подметил один критик, Эрнест работал очень близко к быку.

Перевязанный Хемингуэй в компании Сильвии Бич и ее сотрудниц