— Самолет! — Ит уже стоял в воде. — Рыжий… там самолет! Смотри!

Со Скрипача сон тут же как рукой сняло. Он отплыл в сторону, силясь разглядеть хоть что-то, потом отчаянно замахал руками, рискуя уйти под воду, и заорал что есть мочи:

— Эй! Ээээй! Мы здесь!!! Сюда!!!

— Сбрендил, что ли? — спросил Ит. — Они нас не услышат.

— Разворачивается, — Скрипач повернулся к Иту. Глаза его лихорадочно блестели, он тяжело дышал, видимо, кричать оказалось не самой лучшей идеей. — Он разворачивается! Смотри!

Действительно, золотистая искра описывала сейчас широкую дугу, и, кажется, стала снижаться.

— Что он делает? — Скрипач нахмурился. — Он что, собирается…

— Гидроплан, — машина подошла уже достаточно близко. — Рыжий, смотри, поплавки!

— И пулемёт, — добавил Скрипач. — Он что, на нас наводится?!

— Нет вроде… или… — Ит вдруг почувствовал дурноту. — Стой, куда? Да не трать ты… силы… куда ты поплыл… мы же всё равно ничего… не сумеем… рыжий, стой…

— Ты чего? — всполошился Скрипач. — Эй-эй-эй, не спать! Держись за руку, держись, говорю!

Золотисто-красный гидроплан заходил на посадку, пулеметный ствол больше не двигался.

Сознание меркло, перед глазами сгущалась какая-то серая муть. Ит понял, что еще минута — и он потеряет сознание, точно так же, как Скрипач за полчаса до этого. Скрипач, кажется, что-то кричал, тряс его — и вдруг перестал, рука, за которую он держал Ита, оказалась свободной. Ну, всё… обидно, пронеслось в голове у Ита… как же обидно… чуть-чуть не успели…

* * *

Громкий, мелодичный звон раздавался непонятно откуда, и звон этот разгонял сон и одурь, заставлял вынырнуть на поверхность из-под темной, тяжелой воды; этот светлый, ясный звук казался смутно знакомым, но в то же время чужеродным, нереальным, совершенно неуместным. Откуда в море может быть звон? Глупость какая-то. В море нечему так звенеть, и ноги болят, и живот, но как-то не так, как они болели… Когда?

С третьей попытки Ит кое-как открыл глаза. Зрение сфокусировалось почему-то не сразу, но постепенно он стал различать вокруг смутные силуэты — цветовые и световые пятна, тени, объёмы. Наконец, он стал видеть более ли менее сносно, и первое, на что наткнулся его взгляд, оказались часы. Здоровенные напольные часы, стоявшие у стены. Они-то как раз и издавали тот самый разбудивший его звон. Ит присмотрелся — ну и ну!

Часы поражали воображение. В богатом, резном корпусе, украшенном искусно вырезанными деревянными фигурками, листвой, фруктами, находилась стеклянная колба, даже не дверца, а именно колба, в которой прятался механизм — три бронзовые гири, шестеренки, и — циферблат. А над циферблатом расположился еще один механизм: стилизованное ярко-синее небо, по которому движется в сторону поднимающихся с заката облаков красно-розовое улыбающееся солнце. Сказать, что часы выглядели богато — это было не сказать ничего. Таким часам место в каком-нибудь музее, наверное. В музее курьезов, потому что в них всё было немножко «слишком». Слишком богатый корпус. Слишком изящный механизм. Слишком вычурная отделка даже самых мелких деталей. Эти часы, наверное, с удовольствием рассматривали бы дети, особенно те, которые помладше. У них эти чудо-часы вызвали бы, наверное, самый настоящий восторг.

Ит присмотрелся.

На циферблате находилось… восемнадцать часов. Точнее, восемнадцать римских цифр, на каждый час. Короткая стрелка сейчас стояла на цифре 13, длинная только что миновала 18 — и тут часы, наконец, прекратили свои музыкальные упражнения.

Опираясь на руки, Ит всё-таки рискнул сесть. При каждом движении тело отзывалось болью — наверное, проще было сказать, что не болит, нежели перечислять болевшее. Зубы — не болели. Уши, кажется, тоже.

Ит огляделся, ожидая внутренне, что комната вполне может оказаться под стать часам — и он почти не ошибся. Эта комната выглядела, как ожившая мечта подростка, помешанного на странных, необычных механизмах, на старинных книгах в тяжелых переплетах, на стекле, коже, бронзе, стали; подростка, влюбленного беззаветно в какое-то романтическое и красивое дело, но… но комната эта не казалась искусственной, она выглядела слишком живой, чтобы быть декорацией или же чем-либо временным. Предметы и мебель, судя по всему, занимали свои законные места, это были живые предметы, не подделки, не фикции.

Ит посмотрел на себя — кошмар. На коже тут и там волдыри от солнечных ожогов, грудь, живот, ноги — сплошная гематома, а живот еще и сводит болью, потому что нельзя проторчать столько времени в воде безнаказанно, мышцы, да еще и давным-давно не тренированные, болели нещадно. Но это ладно, это ерунда. Перетерплю. Рыжий где? Ит огляделся, и облегченно вздохнул. Вот он, пожалуйста. Спит на второй кровати, поближе к двери, укрыт простыней по пояс, и, кажется, ожоги смазаны какой-то мазью. Сам он мазь, понятное дело, случайно стёр… Ит встал, постоял у кровати — голова закружилась — замотался в простыню, и доковылял до Скрипача. Живой, точно. Живой, и это очень хорошо, потому что даже после появления самолета Иту почему-то не очень верилось, что они сумеют выбраться. Особенно когда он заметил ходивший вверх-вниз ствол пулемета… так, стоп. Значит, выходит дело, нас всё-таки подобрали, сообразил он. Нас кто-то подобрал, привез сюда, уложил, и даже смазал ожоги мазью.

«Молодец, — ехидно сказал внутренний голос. — Очень хорошо. Поразвлекался об часы, поглазел на комнатку… умница. А теперь, твою зеленую кошку… — голос неуловимо изменился, — может быть, ты соизволишь хотя бы попробовать узнать, где вы оба находитесь, и что произошло вообще?! Агент ты, или где?! Мозг в кучу собрал быстро, тряпка, и проверяй! Рыжий спит, и пусть спит, он тебе сейчас не помощник».

Ит поежился, уж больно этот внутренний голос был похож на голос Саба. Или Фэба, причем в бытность Фэбом замом главврача какого-нибудь госпиталя. Это дома Фэб — добрый Фэб, а на работе это ядовитая змея, причем с крыльями, которая голову откусит, и не заметит. Хотя всё-таки в больше степени голос похож на сабовский. Бррр. Вот уж не надо, вот уж спасибо. Как-нибудь обойдемся.

Идти было ужасно больно, но Ит всё же добрел до окна, остановился рядом с ним, отдернул занавеску, и, опираясь на широкий деревянный подоконник, выглянул в окно.

И — у него дух захватило от открывшегося перед ним зрелища.

Потому что за окном находилась бухта, идеальная полукруглая бухта, на берегах которой стоял город, и выглядел этот город — золотым. Нет, конечно, золотым он не был,