— Ну, бля… — только и мог выдавить из себя пораженный Чирик; несмотря на то, что теперь его жизни, казалось, ничего не угрожало, руки татуированного тряслись мелкой дрожью.

И тут совсем рядом, над ухом прозвучала фраза по-русски, с характерным московским акающим акцентом:

— Сдрейфили, а?

Чирик обернулся — прямо перед ним стоял невысокий мужчина в строгом костюме: бескровные синие губы, бледное лицо садиста, вкрадчивые кошачьи движения…

— Заводной? Ты?

— Я, я, куда же мне деться, — тот, кого татуированный назвал Заводным, протянул руку для пожатия — не как равный равному, а будто бы делал одолжение. — Так, потом обо всем расскажете… Теперь по-быструхе сматываться надо. Они в Острув-Мазовецкий звонили, тут польских мусоров через полчаса будет немеренно… Ну?!

И хотя времени, судя по фразе бледного, действительно оставалось немного, Чирик нашел в себе силы спросить, осторожно кивнув на ближайший силуэт в пластиковом шлеме:

— Кто это?

— Польский спецназ, специальная антитеррористическая группа, — торопливо объяснил Заводной, поднимая Хвоста. — Потом, потом все базары… Ну, вставай же, вставай… Времени нет.

Внезапно послышался шум двигателя, по звуку — грузовика. Это и был грузовик — темно-синий «вольво» с крытым верхом.

— Так — груз туда перегнать, — Заводной, достав из подмышечной кобуры пистолет, ткнул им в бок дальнобоя. — Чо стоишь?..

Несчастный драйвер от всего пережитого едва не сошел с ума — он был бледен, как смерть, зубы его выбивали крупную дробь, руки тряслись.

— Естем… кировцем… — почему-то по-польски пробормотал он.

— Да и так знаю, что водила ты, а не Лех Валенса, — поморщился бледный. — Давай, помогай… Потом мне свою автобиографию расскажешь…

Спустя пятнадцать минут все было закончено: многочисленные картонные ящики перегружены из фуры в крытый «вольво», трупы полицейских обысканы, конфискованные ими документы забраны.

— А с этим что делать? — Хвост кивнул в сторону водилы-дальнобоя, растерянно стоявшего рядом с открытой дверцей кабины своего «мерса».

— А то не знаешь… Свидетель, — равнодушно кивнул Заводной. — Да и фуру эту на хер сжечь… Наследили, насрали. Следов много.

Хвост потянулся к левой подмышке…

Через минут пять фура пылала. Языки пламени жадно лизали надпись «Совтрансавто», выведенную по всему борту. А рядом с открытой дверцей «мерса», на усыпанном гильзами асфальте, навзничь лежал водила-дальнобой: на лице его застыло недоуменное выражение.

Грузовой темно-синий «вольво» с крытым верхом, взвизгнув тормозами, остановился перед массивными металлическими воротами, подвижная створка которых, приведенная в действие мощным электромотором, отъехала в сторону, и тяжелая машина плавно вкатила во двор.

Во всем Белостоцком воеводстве нельзя было отыскать места более унылого, чем это. Земля без признаков какой-либо растительности, ржавые, помятые кузова КРАЗов, перевернутая темно-зеленая БМП со снятыми колесами и без пулеметной башни, разбитые аккумуляторы, обрывки кабелей — так выглядел внутренний двор.

Лет десять назад тут была советская военная база. После распада Варшавского Договора войска были выведены на Родину, а недвижимое имущество — брошено. И хотя сразу после проводов «оккупантов» власти воеводства предлагали купить то, что осталось от базы, местным бизнесменам по самой бросовой цене, охотников так и не нашлось. Земля, отравленная мазутом, кислотами и ракетным топливом, свалка отслужившей свое боевой техники, развалины ангаров, казарм и боксов, изрытый траншеями и воронками танкодром, отравленный ядохимикатами искусственный пруд — на обустройство такого «хозяйства» потребовались бы многие сотни тысяч злотых.

Место это давно уже считалось недобрым, а в темное время суток — и небезопасным. Даже молодые паны и паненки из ГКСа, польского колхоза, редкие огоньки которого мигали невдалеке, предпочитали обходить стороной бывшую базу братьев по оружию, будто бы тут обитал сам Пан Дьябул; люди же пожилые, все как один — добрые католики, еще хорошо помнившие буйный гарнизон, глядя на развалины, сразу же отводили взгляд на кресты облупленного костела, бормоча привычное: «Матка Боска-Ченстоховска, зьлитуйся над нами, а над москалями як собе хцэш!»

Однако бывшая военная база была обитаема: по крайней мере, теперь.

Темно-синий грузовик «вольво» с крытым верхом, проехав между двумя заржавленными остовами грузовиков, остановился.

Из кабины вылез Заводной.

— Так, сидеть тут, никуда не уходить, — негромко скомандовал он оставшимся в машине Хлысту и Чирику и, взглянув вперед, поморщился: — Никак гости?..

Действительно: рядом с единственным уцелевшим ангаром были припаркованы три легковые автомашины. «Навороченный» шестисотый «мерседес», попсовый «бимер» и скромный белый «полонез»; казалось, последняя тачка попала сюда совершенно случайно.

Тихо выругавшись, Заводной поспешил внутрь строения.

Ангар выглядел огромным. Тут могло бы поместиться, как минимум, штук десять танков. Но теперь он был почти пуст. Скупое электрическое освещение выхватывало из темноты строительный мусор, черные масляные пятна на цементном полу, несколько ржавых железяк у двери.

Посередине стоял стол — обыкновенный, канцелярский, двухтумбовый, наверняка вынесенный из бывшего кабинета какого-нибудь командира. А за столом сидел высокий мужчина — шрам через все лицо, тяжелая челюсть, цепкий взгляд. Позади мужчины возвышалось несколько качков с лицами убийц — высокие шнурованные ботинки и серо-зеленый камуфляж делали их обладателей похожими на наемников из «горячих точек».

В эту минуту, если бы тут, в ангаре стоял танк Т-90 с заряженным орудием, направленным в лицо Заводного, он обрадовался бы больше.

— Мир твоему дому, — миролюбиво произнес человек со шрамом первым.

— Здравствуй, Макинтош, — тот, кого Заводной назвал Макинтошем, кивнул безмолвному камуфлированному охраннику — тот мгновенно принес гостю стул. Усевшись, Заводной заложил ногу за ногу и, чтобы скрыть выдающее его замешательство волнение, закурил. — Только почему ты в наш дом без приглашения? Где мои люди?

— А мы уже давно добазарились насчет приглашения, — спокойно напомнил Макинтош. — Да ты все оттягивал, оттягивал… Пришлось вот без приглашения, извини уж. А твои люди — рядом, отдыхают в подсобке. Я даже распорядился, чтобы им браслеты не надевали.

Сигарета слабо тлела в нервных тонких пальцах Заводного — он даже забыл о ней.

— Ну, — снисходительно улыбнулся Макинтош. — Что скажешь?

— А что ты хочешь услышать? — Заводной начал медленно приходить в себя.

Дальнейшая беседа была предельно лаконичной — точнее, не беседа, а монолог. Говорил, естественно, Макинтош.

Он, выполняя волю пахана, смотрящего Польши из Москвы, давно следит за успехами Заводного. Он знает, что тайный заводик-лаборатория тут, в Польше, под маленьким поселком Малкиня, успешно гонит очень дешевый синтетический наркотик, уже известный как «русский оргазм». Себестоимость его предельно низкая, окупаемость измеряется в тысячах процентов. Наркотик медленно, но верно завоевывает рынки сбыта, прежде всего необъятные просторы России и других постсоветских республик: это совершенно естественно, потому что порция стоит чуть больше бутылки водки. Но вот доходы скрывать нехорошо: надо уважить воровскую идею, надо отстегнуть на «общак». В Москве трастовые компании платят до девяноста процентов с прибыли, коммерческие банки — до пятидесяти, бизнесмены — до двадцати пяти. Он, Макинтош, пока что хочет по-божески: всего лишь двадцать процентов.