– Зачем?

– Чтобы работать, мама, – ответила Абби. – Я ведь уже говорила тебе… Хочу стать художницей. Хочу рисовать.

– Но разве нельзя быть художницей здесь? – по-прежнему непонимающе спросила Лючия Гианнини. – А картины наверняка можно было бы продавать через какой-нибудь магазин в городе…

– Это вовсе не одно и то же, мама, – не сдавалась Абби. – Я смогла бы рисовать и здесь, да… Может быть, даже действительно смогла бы продавать свои работы в городе… Но тут мне не у кого учиться. – В ее голосе звучала настойчивость, граничившая с одержимостью. – И никогда не добиться настоящего успеха.

– Успех! – Тони Гианнини выплюнул это слово, точно оно жгло ему язык. Он откинулся в кресле – крупный, дородный мужчина с редеющими седыми волосами, пышными усами и красным обветренным лицом. – Боюсь, тебя ждет большое разочарование, девочка. Этот мир, от которого ты ждешь так многого, совсем не такой, каким кажется. Он хорош для богачей, владеющих винными заводами, а не для таких, как мы, работающих на них. В большом городе тебе нечего делать. Кончится тем, что ты хлебнешь горя, вот и все.

– Я многого могу добиться как художница, папа, – возразила Абби, с трудом сдерживая раздражение. – У меня есть талант… Я точно знаю, что есть!

– Это все пустые мечты, figlia mia.[2]– В голосе отца послышались суровые нотки. – Мечты – вещь неплохая, если не забывать, что это всего лишь мечты, не больше. Таким людям как мы, Сан-Франциско не принесет ни славы, ни богатства. Вращаться в обществе – это не для нас. Мы простые труженики, и лучше нам держаться своих, жениться и выходить замуж за своих. Что нужно для счастья девушке вроде тебя? Найти хорошего парня из тех, кто вместе со своими родителями работает здесь, на виноградниках. Выйти за него замуж, обустроиться, обзавестись детьми, и…

– Не собираюсь я выходить замуж ни за кого из этих парней, и обзаводиться детьми, и провести тут всю жизнь! – взорвалась Абби, вскочив так резко, что опрокинула кувшин с молоком.

Лючия принялась суетливо вытирать лужицу, а девушка даже пальцем не пошевельнула, чтобы помочь матери. И не извинилась. Вместо этого она сердито продолжала, обращаясь к отцу:

– Я собираюсь поехать в Сан-Франциско, папа. Собираюсь стать художницей… Вот увидите, так и будет.

Она резко повернулась и бросилась к задней двери.

Дрожа от возмущения, но изо всех сил стараясь справиться с собой, Абби облокотилась на массивные деревянные перила, идущие по краю небольшой крытой галереи позади коттеджа. Она нежно любила отца, но временами его ограниченность просто выводила из себя! Ну как он не может понять, что нельзя заставлять человека вести тот или иной образ жизни только потому, что так жили его родители и деды? К тому же, Бога ради, как раз их предки там, в Тоскане, были вовсе не наемными рабочими, а считались подлинными мастерами виноделия; их продукция служила образцом для всех остальных. Что, отец не помнит этого? Очень удобная забывчивость! Неужели ему не встречались люди, которым удавалось подняться выше родителей? Может, он считает, что, родившись в бедности, человек обречен прозябать в ней до самой смерти? Она хочет от жизни большего, чем может предложить ей их замкнутый мирок. Разве так трудно понять, чего жаждет ее душа? Понять и поддержать?

– Абби, твой обед остынет.

Она повернулась, увидела мать, стоявшую в дверном проеме, и заметила выражение озабоченности на ее лице.

– Я не голодна, мама.

Мать подошла поближе.

– Папа беспокоится о тебе, и я тоже, – мягко промолвила Лючия, положив руку на плечо дочери. – В сердце своем он все чувствует правильно, только не умеет выразить этого как следует. Он не хочет, чтобы ты страдала.

– Почему это я непременно буду страдать? – Абби посмотрела в глаза матери. – Может, ему кажется, что мне не хватает таланта, чтобы стать художницей?

– Конечно, нет. – Голос Лючии звучал мягко, но настойчиво. – Просто он опасается, что другие не поймут и не оценят твоего дарования так, как мы. Не хочет, чтобы ты разочаровалась.

– И?.. – У Абби возникло ощущение, что мать хочет сказать что-то еще, но не знает, как лучше выразить свою мысль.

– Отец во многих отношениях человек старомодный. – Лючия вздохнула. – По его мнению, семья должна держаться вместе и хранить верность старым традициям. Он не слишком хорошего мнения об их мире.

– О чьем мире? – Абби вопросительно посмотрела на мать.

– О мире богатых людей. Тех, которые ходят в картинные галереи и покровительствуют модным художникам, однако с легкостью могут в любой момент отвернуться от них. Он не доверяет богатым. – Последовала продолжительная пауза. – Твой отец считает, что наш мир более надежен и совсем не так уж плох, а самое мудрое – не пренебрегать им.

– Но я могу стать одной из них, мама! – взволнованно возразила Абби. – У меня есть то, что для этого нужно… Уверена, что есть!

– Не сомневаюсь, моя дорогая, – ответила мать. – Только попытайся понять, Абби, как трудно для нас с отцом отпустить тебя, смириться с тем, что ты будешь так далеко, в незнакомом городе, совсем одна. Там, где мы не сможем защитить тебя. Ты – все, что у нас осталось. После смерти твоего брата… – Она беспомощно пожала плечами.

– Прости меня, мама. – Абби нежно обняла ее, борясь со слезами. – Мне как-то не приходило в голову…

Увлеченная собственными стремлениями и желаниями, она и в самом деле не подумала о том, как мучительно для родителей потерять и второго ребенка. Конечно, ее отъезд в Сан-Франциско нельзя назвать потерей в полном смысле этого слова, как, например, смерть Роберто. Ведь это будет не окончательный разрыв. И все же…

Отказаться от мечты было выше ее сил. Как сделать, чтобы они взглянули на все моими глазами? – спрашивала она себя снова и снова. Как добиться, чтобы они поняли – без этого мне не жить?

* * *

– Я беспокоюсь за Абби, – сказал Тони жене.

Лючия, собирая с потрескавшихся тарелок остатки обеда и выбрасывая их в мусорное ведро, улыбнулась с выражением бесконечного терпения на лице.

– Почему, Тони? Потому что боишься, что она будет страдать, если ее мечты рассыплются в прах? Или потому, что страшишься собственных переживаний, которых не избежать, если она уедет из долины в поисках лучшей доли?

Тони посмотрел на нее долгим взглядом.

– Ты просто видишь меня насквозь, дорогая. – Он печально покачал головой. – Мне понятно, о чем ты думаешь. Дескать, я эгоистичный отец и потому не хочу, чтобы Абби нас покинула. Сплю и вижу, чтобы она вышла замуж за хорошего парня, устроилась здесь, поблизости, где я смог бы любоваться, как растут наши внуки.

– Я вовсе не считаю тебя эгоистом, – мягко ответила Лючия, с нежностью взглянув на мужа. – Напротив, мне кажется, ты любишь нашу девочку даже слишком сильно. Но это ведь не преступление. – Она сняла скатерть с пятнами томатного соуса от тушеной телятины, которую ели за обедом, и убрала в большую корзину у двери. – Я не больше твоего хочу, чтобы она уезжала от нас, и все же… Абби уже взрослая. Ей двадцать лет. Она имеет право жить так, как хочет, в том числе и вдали от нас, если таково ее желание.