истории XIX в. Концепцию же автора лучше всего характеризуют слова самого Фримена о том, что он сам был бы рад сражаться при Гастингсе за «старую, добрую свободу»[14]. Лидеры саксов — Гарольд, эрл Вальтьоф — выглядят у Фримена эпическими героями; Фримен отождествляет древнюю германскую свободу, за которую, по его мнению, они пали, со свободой в либерально-демократическом понимании вигов.

Наконец, Дж. Р. Грин, в отличие от вигских историков больше заострявший внимание на роли именно народа в истории, отдает дань проблематике нормандского завоевания в книгах «Краткая история английского народа» (1874), «История английского народа» (1877–1880) и «Завоевание Англии» (1883). В целом, описательный стиль повествования роднит труды Грина и Фримена, но у Грина гораздо меньше подробностей, событийной скрупулезности, а также отсутствует какая-либо четкая концепция. В частности, это характерно для «Завоевания Англии», где Грин рассматривает и англосаксонское, и скандинавское, и нормандское завоевания Англии в качестве последовательных этапов, предпочитая не столько анализ, сколько этнографические экскурсы. В «Краткой истории английского народа» Грин все же делает ряд принципиальных выводов, противоречащих Фримену: так, он говорит, что феодализм зародился и «уничтожил прежнюю английскую свободу» еще в англосаксонское время, до нормандского завоевания, только завершившего этот процесс[15]. Нетипично для вигов также то, что Грин позитивно оценивает некоторые результаты завоевания, в частности, установление в стране правопорядка и политической стабильности взамен прежней анархии и сепаратизма, что дало импульс к развитию экономики, культуры, городской жизни, укреплению авторитета церкви[16]. Вместе с тем, он сдержанно сочувствует англосаксам, понесшим большие жертвы, и эта сдержанность в корне отличает его от пламенного германиста Фримена.

Главным оппонентом Фримена был видный консервативный историк Дж. Х. Раунд, выдвинувший теорию «феодальной революции», заключавшейся в распространении рыцарских земельных держаний, с сопутствующими этому социальными и правовыми изменениями. Нормандское завоевание с этой точки зрения означало слом патриархального англосаксонского уклада и смену его развитым феодализмом континентального типа. Что касается саксов, то Раунд считал английскую государственность середины XI в. нежизнеспособной; она разложилась, по его мнению, от «избытка свободы», отсутствия сильной центральной власти, дисциплины и порядка, как позднее Речь Посполитая, хотя при этом Раунд не отрицает достижений англосаксонской демократии. Вместе с тем, торийская школа была не меньше вигов склонна к конъюнктурной либерализации истории в угоду политическим симпатиям; в установлении жесткой монархической власти торийские историки видели прогресс, декаданс англосаксонской политической системы объясняли ее «вигской» либеральной ориентацией[17]. Концепция Раунда (наряду с концепцией Стаббса) получила развитие в работах Стентона и других консервативных историков «пронормандского» направления, доминировавших в середине XX в. — приверженцев королевской власти и «нового порядка», принесенного нормандцами в Англию.

Что касается неанглийской историографии нормандского завоевания в XIX в. — начала XX в., то здесь прежде всего следует упомянуть книгу известного французского историка О. Тьерри «Завоевание Англии норманнами» (1825, перевод на русский 1904) — типичный образец «описательной» истории, довольно популярного характера. Тьерри рассматривал процесс оседания нормандцев в завоеванной Англии, разделив его на ряд этапов. Однако, в описании событий политической истории он целиком следовал сюжетным линиям нормандских и англо-нормандских авторов, механически перенеся в свою работу многие недостоверные сведения — в частности, легенду о клятве Гарольда (см. ниже), выдуманную нормандскими хронистами.

Российские историки рубежа XIX–XX вв. лишь попутно касались проблематики нормандского завоевания, главным образом в связи с изучением конституционно-институциональной истории английского средневековья (эволюция королевской власти, судебной системы, представительных органов, и т. д.). Так, Д.М. Петрушевский в книге «Очерки из истории английского государства и общества в средние века» (1903) склонялся к поддержке вигской концепции в духе Грина; М.М. Ковалевский, Н.И. Кареев, Т.Н. Грановский занимали более нейтральную позицию, интересуясь больше историей Парламента, то есть, более поздним периодом.

В ключе конституционно-институциональной истории (Verfassungsgeschichte) выдержана и работа немца Р. Гнейста «История государственных учреждений в Англии». Апологизируя англосаксонскую систему местного самоуправления и выводя ее напрямую из «трезвого, нравственного характера» германских народов[18], Гнейст тем самым косвенно превозносит и англосаксонскую государственность, гибель которой он несколько наивно объясняет «чувством островной безопасности», под влиянием которого саксы выказали невнимание и небрежение к военному делу и организации обороны страны на должном уровне, почему и были побеждены нормандцами[19]. В Англии же IX в. Гнейст, напротив, видит едва ли не великую державу в расцвете сил[20], хотя сегодня подобная точка зрения кажется более чем сомнительной. (В корне противоположную точку зрения, подчеркивающую крайний регионализм и политическую раздробленность Англии IX–X вв., см. в ст.: Р. Wormald. The making of England // History Today, vol. 2, Feb. 95.) В конечном счете, как отмечает Гнейст, англосаксы ассимилировали нормандцев и остались «германской нацией… с трезвым и нравственным характером, в отличие от подвижных и блестящих нравов франков» (нормандцев)[21].

Существенным для нашей темы достижением исторической мысли на рубеже XIX–XX вв. стало углубление интереса со стороны нескандинавских историков к истории европейского Севера, к миру викингов и его роли в судьбах народов Европы. Эта проблематика стала выходить за рамки собственно скандинавского исторического достояния. Для истории Англии изучение скандинавского фактора имеет непреходящее значение. Если ранее рассматривалась дуалистическая схема — нормандцы и саксы — то теперь она включила в себя третье звено — скандинавов, и акценты сместились в сторону рассмотрения Англии как арены столкновения разных локальных цивилизационных типов.

В XX в. в исторической науке произошли серьезные изменения; в частности, значительно возрос интерес к исследованиям социально-экономической проблематики. Отчасти здесь сказалось влияние марксизма, акцентировавшего внимание на базисных явлениях. Влияние это было воспринято историками школы «Анналов», объявившими событийную историю «трупом», не заслуживающим интереса. Изучение нормандского завоевания тоже перешло в новое русло, согласно этим новым тенденциям. Если либеральная историография XIX в. описывала войны, борьбу за власть, интриги и междоусобицы правящих элит, то историография 20–60-х гг. XX в. делает упор на социально-экономическую проблематику, изучая долговременные последствия завоевания. В основном это делается в ключе концепции англо-нормандского синтеза, почему мы условно и называем историков этого направления «англо-норманистами», взяв за основу термин «Anglo-Norman studies». Наиболее видные «англо-норманисты» — это, конечно, Ф. Стентон и Д. Дуглас, чьи труды представляют собой фундаментальные исследования аграрной истории английского феодализма и связанных с ней правовых институтов. Они взяли на вооружение концепцию Раунда, развивая традиции торийской историографии. Гегемонию консервативного направления в историографии середины XX в. можно объяснить, по-видимому, и успехами тори на политическом поприще, ведь они долго стояли у руля управления Британской Империей, тогда как либералы уже сошли с политической арены.

Вместе с теорией «феодальной революции» Раунда в труды Стентона и Дугласа перекочевали и симпатии к «сильной руке», к имперскомонархической идее, выпестованной в недрах