люд того смутного времени разбирался отлично.

«Комиссар приехал! Горюшко!» — неслышно пронеслось по прихожанам. А страшный комиссар поставил свой навьюченный агрегат на подпорку и направился прямо к батюшке. Вместо «здравствуйте» сказал:

— Разговор есть. Да не трясись ты, преосвященство, не расстреляю! Отойдем…

Он о чем-то недолго поговорил со священником, и закончил странной фразой:

— Уважь, будь человеком, долгогривый.

Сел на мотоциклет, завел, затарахтел и уехал.

Отец Авдей, как ни странно, после разговора с комиссаром испуганным не выглядел, а скорее сделался печален.

Вскоре по деревне пошел невеликий крестный ход. Поп Авдей тщательно обрызгивал кропилом заборы, а в конце маленькой процессии горбатая старушка клирошанка сыпала из мешочка что-то белое, по виду обыкновеннейшую соль.

Наум остановил мотоциклет у кладбищенского забора. В том месте, где, как и обещал начгубчека, на коре белела свежая затесь.

На несильно вытоптанной тропинке, конечно, не осталось следов тела. И крови не было ни капли. Заревой присел, ощупал, как слепец, пятачок под старой березой и выудил из редкой травы бумажный клочок с парой печатных старославянских букв.

— Ага, ты ж падла! — с явным удовлетворением в голосе произнес Наум и пробормотал что-то вроде: «Я ж знаю, вы ж сперва к самым близким идете, твари…»

Потом он отвязал от рамы мотоцикла захваченную в деревне штыковую лопату и достал из сумки еще кое-что. Махнул через провал в заборе и исчез среди трухлявого бурелома крестов.

Свежую могилу новопреставившейся старушки Наум отыскал бы и без разговора с попом. Плохо обтесанный крест до виска Заревому и рыхлая, незаросшая земля.

На имя и фамилию, написанную черной краской на перекладине креста, Наум не взглянул. Поглядел на небо — солнце слегка порозовело, но еще висело в локте над холмистым горизонтом. Хилые облачка не обещали дождя и завтра. Расстегнул ремень, положил рядом, глянув, чтобы кобура лежала доступно, скинул гимнастерку, сел на корточки, соединил ладони ковшиком к груди и выдул из носа звук вроде «оммм…»

Тело у странного комиссара оказалось незагорелое, мускулистое, со светлым редким волосом по груди, в рельефных квадратиках на торсе. На шее висел… нательный крестик на веревочном гайтане, а рядом крохотный бурый мешочек, похоже, кожаный. Левое плечо украшала замысловатая цветная татуировка, похожая на лабиринт, кое-где тело метили шрамы, но самый большой и жуткий, скверно заросший, змеей бугрился от правого соска вправо-вниз, через ребра и до середины спины.

Вскочив, Наум с хэканьем вывернул из земли крест, бросил прочь и после такого кощунства выдернул из земли лопату. Работал он как хорошая землеройная машина — чернозем так и летел из могилы. Земля должна бы подсохнуть с похорон, но оставалась влажной и свежей на вид.

Вот он опустил лопату, нагнулся и достал что-то из-под штыка. Клок седых волос. Осмотрел, понюхал зачем-то с брезгливостью и заработал дальше.

Лопата стукнула в дощатый неструганый гроб. Обкопав кругом, Наум засунул за пояс киянку и пару колышков и заработал лопатой, сдирая крышку. Та отошла без сопротивления — гвозди из нее торчали уже гнутыми и бесполезными.

Запах волной окатил Наума, но то не был обычный дух разлагающейся плоти. Воняло из гроба так, как воняет из клетки хищника.

И не усыхающий труп старушки со сложенными под погребальным покровом лапками лежал там. Серокожее, седое, патлатое, оскаленное существо с длинными клыками словно следило за Наумом приоткрытыми желто-зелеными глазами. Скрюченные руки переплетены на груди, над вздутым животом. На серых губах и разорванной кофте запеклась кровь, желтовато-белые длиннейшие ногти-когти тоже испачканы красно-бурым. Под ногтями и в волосах чернели свежие комья могильной земли.

Наум плюнул в гроб.

— Отдрыгалась, старая? — сказал он твари. — Успела таки напоследок насосаться… ну, закуску я тебе счас обеспечу…

Приставив кол между руками существа, Наум поднял свой молот. Что-то вроде животного страха мелькнуло в желтых щелках век. То, чем стала старуха, зашипело едва слышно, шевельнуло губами.

Заревой опустил киянку. Кол вошел легко, из-под деревяшки хлынула кровь, густая, темно-бордовая, застоялая, но не свернувшаяся в утробе упырихи. Ногтистые лапы дернулись, тут же расцепились и безвредно упали. Клыки с явственным скрежетом сжались, один сломался от нечеловеческого усилия.

Парой ударов Наум загнал кол по маковку. Вытер лоб — и с отвращением увидел свои пальцы в краденой крови.

— Сука! — Заревой взял с бровки могилы лопату, выпрямился и точным размашистым ударом отрубил старухе голову. Выпрыгнул из могилы — кровь хлынула в гроб потоком, грозя выплеснуть и залить сапоги. Откуда ее столько нашлось в комсомольском теле…

Выбравшись из могилы, Заревой воткнул лопату в нарытую землю, счищая кровавый налет. Смачно плюнул в глубину еще раз. Труп уже оседал, чернел, расползался на глазах. Наум принялся забрасывать могилу.

Когда он вернул на место крест, солнце готовилось коснуться дальнего холма.

— Худо! — сказал себе Наум, ловя глазом розовые закатные лучи, одеваясь и подпоясываясь. — Но и бросать до завтра нельзя. Тут чем дольше, тем хуже. Ведь вылезет, вылезет, подлюка…

Он бросил лопату к забору и перебрался на ту сторону. Мотоциклет ждал в целости, единственный надежный и верный друг. Завелся мотор сразу, и машина с седоком в облаке пыли и выхлопа понеслась на окраину деревни, к последней цели.

Явление 3,

в котором конец — делу венец

Оранжевая полоса догорала над западом, когда вишневый мотоцикл подкатил к избе с заколоченной накрест досками дверью. Ставни маленьких окон тоже закрыли и заперли железными полосами соседи, провожавшие старуху в последний, как они думали, путь.

— Тут что с солнцем, что без солнца, с такими-то засраными окнами без толку, — сказал по привычке вслух Наум, остановив мотоцикл и оглядывая двор.

Прошелся к пустому ветхому курятничку. Заглянул внутрь, потом поглядел на порубленную колоду у входа. Поднял у колоды топор с побуревшим лезвием и поморщился — у стены курятника валялось изрядно куриных голов, облепленных червями. Кто-то извел все птичье население быстро и подчистую. Не для поминок же их столько наколотили?

Из сумки мотоциклета Заревой извлек жестяную коробку с ладонь, вроде сигарницы. Выудил оттуда обойму 7,63 к маузеру. Пули в патронах отсвечивали необычным блеском. Патроны из своего оружия вытряхнул и небрежно сунул в карман брюк, новые бережно зарядил и щелкнул курком, проверяя.

От рамы отвязал примерно двухаршинный кусок погубленной без жалости осинки с обрубленными ветвями и грубо заостренным комлем. Найденным в бездонной переметной суме бинтом обмотал ее у острия. Полил из баклаги с багажника горючкой и чиркнул своей солдатской зажигалкой. Пламя вскинулось яркое, почти не коптящее. Топором Наум отворотил доски и открыл скрипучую дверь. Переложил кол с