Трудно поверить, что религия могла принять массовый характер и распространиться на огромной территории в столь сжатые сроки при отсутствии сколько-нибудь действенных средств коммуникации. Причем без каких-либо существенных искажений в различных регионах. Такое характерно лишь для представлений, отшлифованных и принявших законченный вид в ходе многовековой передачи от поколения к поколению и обретших в итоге силу традиции. Да и странную привязанность к «ереси» огромных масс людей, готовность идти ради нее на смерть, легче всего объяснить с помощью той же силы. Вряд ли такая готовность была бы проявлена окситанцами ради доктрины каких-то «понаехавших» из балканской глубинки, в данном случае — болгарских богомилов.

Показателен в этом плане сюжет, приведенный Аюше-ром Ашилем — писателем, которого трудно упрекнуть в отсутствии лояльности к официальному мнению на проблему. В 1203 году Петр (Пьер) де Кастельно, папский легат, дабы получить расположение жителей Аангедока, подтвердил все их муниципальные вольности, но взамен потребовал от них клятву в верности католичеству. «Эта клятва, — добавил он, — не нанесет никакого урона вашим свободам. Именем Папы мы подтверждаем ваши обычаи и ваши привилегии; но те, кто откажется ее принести, будут преданы анафеме»… Тулузцы согласились и поклялись. Но когда легат сверх того захотел их заставить изгнать еретиков, горожане уперлись. Пришлось припугнуть их гневом князей и королей, нависшим над их головами, перспективой разорения их города и уничтожения богатств. «Они уступили, — пишет монах из Сернея, — силе и из страха. Но едва посланцы Папы уехали, они вновь стали собираться по ночам, чтобы слушать проповедь сектантов. Ах, как трудно отказаться от своих повадок!»[7]

Вряд ли подобное стало бы возможным, будь эти повадки лишь сиюминутным капризом.

Нас пытаются убедить в том, что Окситания «приютила общины катаров». Тем самым создается образ эдакого бродячего юродивого, которого просто пустили переночевать из жалости. Но факты говорят об обратном. Катары не были здесь гостями. Они были хозяевами замков, аристократией Аангедока. Ведь говорят же: «катарские замки», а не «замки, приютившие катаров».

Неизвестно в точности, был ли катаром хозяин этих мест граф Тулузы Раймонд VI. Скорее всего, был (во всяком случае, так утверждал Петр из Во-де-Сернея, хронист Симона де Монфора), но политические интересы вынуждали его мимикрировать под католика. В этом не будет ничего удивительного, если вспомнить, что за самим императором Римской империи германской нации Фридрихом II Гогенштауфеном водился такой грешок. Я имею в виду не приверженность к катаризму, а мимикрию. Император был католиком, но его католическая ориентация носила во многом показной характер. Хорошо известна характеристика, данная ему папой Григорием IX: «Этот король чумы утверждает, будто бы весь мир (воспользуемся его словами) был обманут тремя мошенниками — Моисеем, Мухаммедом и Христом, — два из которых почили во славе, а третий — вися на деревяшке… Эту ересь оправдывает он заблуждением, что якобы человек вообще не имеет права верить во что-либо, что не может быть выявлено природой и разумом»[8].

Впрочем, нельзя отрицать определенные симпатии императора и к катаризму. Известно, что гиббелинские города Италии, — а Фридрих II принадлежал к партии гиб-белинов, оппонирующей папистам-гвельфам, — лояльно относились к катарам.

Как видим, не только в Окситании, но и в Священной Римской империи католицизм не занимал достаточно прочных позиций. Что же касается Раймонда VI, то он за покровительство катарам был дважды подвергнут отлучению. Причем причина второго его отлучения, — убийство графским служащим в 1208 году папского легата Пьера де Кастельно, — была настолько серьезной, что послужила одновременно и поводом к началу Альбигойского крестового похода.

Скорее всего, катаром (хотя бы втайне) был еще один хозяин тех мест — Раймонд-Роже де Тренкавель, племянник и вассал Раймонда VI, виконт Безье, Каркассона и Ра-зеса. Его история трогательна. В 1209 году при осаде его родного Каркассона войсками Симона де Монфора он, предчувствуя скорое падение крепости, предложил себя в заложники в обмен на жизни ее обитателей — катаров и евреев. Горожане покинули город целыми и невредимыми, однако сам Раймонд-Роже погиб в заточении у Монфора. Еще один штрих к портрету отважного виконта: его опекуном в детстве был Бертран де Сессак — известный катар.

То есть сказать, что движение катаров имело лишь духовную основу, было бы неверно. Катары помимо всего прочего принадлежали к аристократии Аангедока и поддерживались ею. Причем это была военная аристократия со всеми присущими этому явлению атрибутами — крайней воинственностью, жестокостью и нетерпимостью к любым проявлениям инакомыслия. Уже сам грозный вид и неприступность катарских замков отнюдь не гармонировали с их характеристикой как «добрых людей» или «добрых христиан». Катарское рыцарство вовсе не чуралось насилия и убийств по отношению к своим врагам. Поверить в это, в особенности после рассказов об отказе катаров отнимать жизнь не только у людей, но даже у животных, крайне трудно. (Кстати, именно благодаря тесту на способность отнять жизнь у животного, а также изможденному в религиозных бдениях внешнему виду, их легко идентифицировала инквизиция.)

В качестве яркого примера воинственности и жестокости «еретиков» можно привести известное избиение католиков, именуемое «резней в Авиньонете». В мае 1242 года семеро инквизиторов во главе с Гильомом Арно прибыли в Авиньонет, расположенный во владениях графа Тулузского (тогда им был Раймонд VII). Здесь они остановились в доме самого графа, любезно предоставленном им городским бальи Раймондом д'Альфаро — племянником графа. Авиньонет слыл еретическим городом, и уже само передвижение по нему без охраны являлось признаком величайшего мужества. Если же учесть, что Гиль-ом Арно своей непримиримостью и принципиальностью настроил против себя верхушку катаров, то его миссию вполне можно приравнять к самопожертвованию.

Им она и ознаменовалась. Раймонд д'Альфаро тотчас сообщил о приезжих катарам Монсегюра, предложив им расправиться с миссионерами. Катары восприняли предложение с радостным воодушевлением. По словам французской исследовательницы Зои Ольденбург, «они ринулись на мрачное рандеву с нетерпением влюбленных, жаждущих поскорее вновь увидеть свою милую». В свете данных о неспособности катаров отнимать жизнь даже у животных это крайне удивительно. Не менее удивительно слышать эту информацию из уст почитательницы катаров, коей являлась данная исследовательница. Впрочем, это только укрепляет нас в мысли о правдивости сообщения.

Итак, катарские воители, возглавляемые комендантом Монсегюра Пьером-Роже де Мирпуа, в количестве шестидесяти человек нагрянули среди ночи к спящим монахам. Расправа была короткой. Монахи даже не успели спеть «Salve, Regina», как им раскроили черепа секирами[9]. То, что произошло потом, еще меньше напоминало образ действий «добрых христиан». Рыцари занялись банальным грабежом, выглядевшим еще менее привлекательно оттого, что пожитки монахов были более чем скромными. Добычей стали книги, подсвечники, одеяла, ладанки, ножи и прочий нехитрый скарб странствующих проповедников.