Но автомат, вырвавшись из моей руки, будто завис в воздухе, и словно кинжальный росчерк цвета чистого неба сияла на конце ствола моя «Бритва», острием направленная точно в цель, но так и не достигшая ее. И лишь вспышки на дульном срезе вражеского автомата продолжали мигать, а пули снова и снова рвали меня в клочья, вышибая фонтаны кровавых брызг, летящих мне прямо в глаза…

Мир исчез, залитый моей горячей кровью, которая, словно вязкая смола, плотно стянула веки, не давая открыть глаза…

Но я был настойчив. Мне было очень важно увидеть, достиг ли цели мой бросок. Поэтому я очень старался разлепить ресницы, которые казались неподъемными, словно были отлиты из свинца. И плевать, что пули продолжали толкать меня в грудь. Гораздо больше, чем остаться в живых, я хотел видеть смерть своего врага!

И у меня получилось!

Проклятые веки наконец разлепились, но яркий свет, ударивший по глазным яблокам, заставил меня зажмуриться… И осознать, что я не бегу по коридору навстречу смерти, а лежу на чем-то твердом. При этом не пули толкают меня в грудь, а ладони кого-то, кто, хрипло выдыхая при каждом движении, пытается сделать мне массаж сердца.

Значит, все увиденное только что было лишь сном. Обычным кошмаром, которые люди видели сотнями за свою такую длинную жизнь – так же, как видел их я, пока меня не убил профессор Кречетов в коридоре научного комплекса[1].

Однако я все равно жив.

Снова жив.

Зачем-то…

– Уфф, очнулся, – нервно проговорил надо мной знакомый голос. – А я уж думал, что ты снова умрешь, а потом твои друзья узнают об этом, вернутся и открутят мне голову. Слава Зоне, что они ушли, а то, боюсь, я бы уже был на том свете. У тебя сердце остановилось на четыре минуты, и за это время они б меня точно убили. Просто твоя матрица была сильно повреждена, практически не годна к использованию, но не мог же я им сказать об этом. Но я не терял надежды, проводя реанимацию…

Все мое тело страшно болело, будто каждая косточка была в нем раздроблена и острые края обломков впивались в мясо. Но слушать эти причитания над собой было еще более невыносимо. Поэтому я с усилием разжал челюсти, чтобы попросить своего спасителя наконец заткнуться, но вместо слов из моего горла вырвался хриплый стон.

– Отлично! – фальшиво обрадовался голос. – Можно сказать, что оживление прошло успешно! Сейчас все будет!

В мою руку вонзилась игла. По венам стремительно разлилось что-то горячее, отчего сердце сразу же стало биться быстрее. Жидкое пламя ударило в голову, я довольно легко снова открыл глаза… и увидел склонившееся надо мной лицо академика Захарова.

– Ну, как мы себя чувствуем? – поинтересовалось лицо, расплывшись в натянутой улыбке. – Что помним из прошлого?

Что помним?

Я помнил все, до последней детали.

И как моя «Бритва» пробила череп Кречетова, убившего меня, и пол, стремительно приближающийся к моим глазам, и холод вдоль позвоночника, который мог значить только одно – Сестра, отказавшаяся от меня, посетила своего незадачливого побратима в последний раз, чтобы навсегда забрать в свой мрачный мир, откуда нет возврата…

Пагубное заблуждение.

Меня снова вернул оттуда этот чертов старик, который сейчас столь наигранно пытался казаться любезным.

– Вы… обещали не оживлять меня, – прохрипел я. – Почему… вы не сдержали слова?

Захаров напряженно засмеялся и беспомощно развел руками.

– Меня вынудили ваши друзья. Сначала это был юноша по прозвищу Нокаут, который взял с меня слово вернуть вас к жизни, после чего ушел, пообещав вернуться и отрезать мне голову, если я его обману. Он очень спешил, как я понял, много дел у него накопилось на Большой земле… Очень надеюсь, что больше его никогда не увижу. Потом я оживил ваших друзей, как обещал вам ранее, и они потребовали того же, что и Нокаут. Поверьте, выбор у меня был небольшой. Или выполнить их приказ, или умереть в мучениях. Конечно, в подобных условиях сдержать слово, данное вам, было бы благородно, но, на мой взгляд, никакие слова не стоят человеческой жизни.

– Я бы… сдержал, – проговорил я.

Речь давалась мне все еще непросто, но огненное снадобье академика делало свое дело. Боль отступала, в мое тело стремительно возвращались силы. Я уже даже мог пошевелить пальцами. Еще немного, и можно будет рискнуть приподняться.

– Не сомневаюсь, что вы бы сдержали, – поджал губы Захаров. – Порой мне кажется, что вам нравится умирать, ибо вы делаете это с весьма странной настойчивостью. А вот мне хватило одного раза, дабы понять, что я не сторонник такого рода развлечений. Так что не обессудьте, друг мой, и примите бесплатно то, за что другие готовы были бы отвалить безумные деньги. Кстати, если вам так не нравится жить, вы всегда можете все исправить, собственноручно сведя счеты с жизнью, только я уже не буду иметь к этому отношения. Тем более что повод у вас для этого имеется, и весомый.

Я не совсем понял, о чем сейчас говорит ученый, да это было и не важно. Я пытался встать, и у меня это с грехом пополам получалось. Приподнявшись на локте, я окинул взглядом знакомое помещение и спросил:

– А где же мои ожившие друзья?

– Ушли, – раздраженно пожал плечами Захаров, который явно обиделся. – У них внезапно нашлись дела поважнее, и они предпочли заниматься ими, нежели лицезреть процесс вашей биореконструкции.

– Странно, – удивился я. Может, Харон и мог так поступить, но остальные – вряд ли. Особенно Рудик и Рут. – Может, вы их и не оживляли вовсе?

Захаров оскорбленно хмыкнул и повернулся ко мне спиной.

– Печально, что вы обо мне такого мнения. Однако я предвидел подобный вопрос, поэтому получите ваше доказательство. Грета, покажи.

Под потолком что-то зажужжало. На белой стене помещения, судя по всему, служащей одновременно и экраном лабораторного кинотеатра, появилось прямоугольное светлое пятно. Замелькали кадры – автоклав, в котором матрица медленно принимает форму человека, и столпившиеся возле стеклянного гроба существа… которые были лишь отдаленно похожи на моих друзей.

– Не удивляйтесь, – бросил через плечо академик. – Это последствия воздействия пыли Монумента, которая оказалась на ваших гильзах – заметьте, не по моей вине. Впрочем, ваши друзья не особенно горевали по поводу изменения своей внешности. Скорее наоборот. А вот с вами, уж простите, небольшая неувязка вышла. И, опять же, я здесь ни при чем. Я предупреждал этих красавцев, что моя последняя матрица повреждена, но для них было важнее вернуть вам Долг жизни, нежели подумать о вашем будущем…

Захаров запнулся и кашлянул, пытаясь скрыть смущение. Похоже, он жалел сейчас, что в запале брякнул лишнее. Но я его услышал и задал вполне закономерный вопрос: