в черных платках. Причем та, что шла сзади, была одета и в черную юбку, отчего складывалось впечатление, что она монахиня. Возле крыльца красным пятном к фасадной стене дома прислонилась крышка гроба.

Андрею стало не по себе. Холодные мурашки пробежали по всему телу. Он смотрел на крышку гроба и не мог отвести взгляд. Как нелепо и неуместно она выглядела на фоне белой невесомой занавески и открытого окна. Ее красный, с черными обводами цвет, подводил черту под счастьем, теплом, благополучием этого дома, символизируя собой начало новой, не желанной истории.

– Тетя Нюра умерла. – Сказала тихим голосом Танина мама,– уже как второй день. – Сегодня утром из морга привезли, завтра похороны. Неделю назад полезла на яблоню, ветку подвязать, упала со стремянки. Вроде, сначала ничего, а к вечеру приходит ко мне, говорит: дай «но-шпу», что-то живот болит. Я ей дала пачку, а ночью ее «скорая» в район увезла. Петрович приходил, сказал, что тяжелая она. Разрыв селезенки, внутреннее кровотечение не могут остановить, а теперь вот… Молодая, ведь, еще была. – Заключила теща.

– Ну, ладно. Пошли в дом, неудобно как-то, остыло, наверное, уже все. – Заторопила она их.

Ужин был просто превосходным, все было очень вкусно, но Андрей ел без аппетита, перед глазами у него стояла красная крышка гроба. Он никак не мог выбросить это из головы. – Вот так живешь, торопишься, любишь, надеешься, злишься, а ради чего? – Думал Андрей. – Получается, все напрасно? Ведь все равно тебя будет ждать твоя деревянная крышка гроба! – И с этой тяжелой мыслью ему пришлось долго засыпать.

– Сергей Петрович сидел на крыльце, докуривая сигарету и размышляя как ему теперь жить одному дальше. Час назад разошлись по домам невестки. Петрович посмотрел на часы, стрелки показывали одиннадцать ночи. Теплый ветерок еле колыхал бархатную виноградную листву над его головой. Смачно затянувшись окурком, он вздохнул и, тяжело поднявшись, пошел в дом.

Посреди гостиной на широко расставленных табуретах покоился обитый красной тканью гроб. В оттеснённом черной, скорбной лентой гробу, покоилось хладное тело Нюры Ильиничны. Ее неестественно белое, с заострившимися чертами лицо, резко контрастировало с темным платком, покрывавшим ее голову. Белые морщинистые руки лежали на груди, между пальцами с синеватыми ногтями была вставлена зажжённая свеча, она потрескивала и иногда пускала тонкую струйку дыма. Из-под тюлей, саваном покрывавшим покойную, выступали кончики черных лакированных туфель. Сергей Петрович присел возле своей жены, взявшись одной рукой за край гроба, принялся другой поправлять платок, завернувшийся под подбородком усопшей. На глаза Петровичу накатилась скупая слеза.

Тут он вспомнил, как они с женой делали ремонт и он случайно порезал палец, а Нюра, охая и причитая, лечила его. Как потом вечером, держа его руку в своих руках, плакала от жалости и сочувствия к нему, а он ее успокаивал, без конца повторяя, что ему не больно и что уже все почти зажило. Но она лишь качала головой, гладила его руку, и продолжала плакать. Вспомнилось, как в первый раз пошел Артемка, как хохотала Нюра, и светились от счастья ее глаза, как он обнимал ее вместе с сыном и дарил им теплые нежные поцелуи.

Вдруг он отвлекся от воспоминаний, заметил в уголке рта покойной черную пенящуюся жидкость, ее скопилось слишком много, чтобы спуститься струйкой вниз. Петрович встал и направился в спальню. Там, в шкафу, лежала стопка хлопковых платочков. Порывшись среди белья, он вытащил подходящий, и уже собирался закрыть шкаф, как вдруг услышал пронзительный скрежет из комнаты, где была покойная. У него подкосились ноги, во рту пересохло. Звук был отчетливый и громкий. Сергей Петрович прислушался, с кухни было еле слышно, как тикают настенные часы, от напряжения у него зазвенело в ушах. И вдруг скрежет повторился, он был ещё резче и ещё отчетливее. Преодолев слабость и страх, Петрович на ватных ногах заставил себя возвратиться назад в комнату с покойницей.

Там все осталось без изменения, все также горела и потрескивала свеча в мертвых руках. И все было на своих местах. С дрожью в коленках, Петрович подошел к своей супруге и протянул руку, чтобы стереть черную жидкость с ее лица. Черное вещество оказалось вязким и никак не хотело впитываться в платок. Вдруг, при легком нажатии, голова Нюры резко повернулась в сторону Сергея Петровича и ее мертвые глаза приоткрылись, неподвижно уставившись на него. У Петровича подкосились ноги, не в силах дальше стоять, он отошел на шаг и опустился на скамейку, стоявшую рядом с гробом, не отводя своего взгляда от глаз покойной. В его ушах пульсировала кровь. Неожиданно из дальнего конца комнаты по направлению к нему прокатился вязкий, шумный вал воздуха. Это напоминало снежный ком, который из маленького снежка превращается в огромную глыбу. Свеча в мертвых руках погасла. На кухне зазвенела посуда, слышно было, как упала чашка со стола и разбилась.

В спальне раздался громкий стук в стену. Создавалось такое впечатление, как будто били молотком. Сергей Петрович в дальнем углу комнаты начал замечать темное пятно, которое разрасталось, клубилось, занимая все больше и больше пространства. От него разносились мерзко чавкающие звуки. Не веря в суть происходящего, часто моргая и дыша, он попытался встать, чтобы выбежать из дома, и не видеть этого кошмара, но ноги стали совсем ватными, онемели и он понял, что ему не подняться! Из-под гроба покойной раздался все тот же ужасный скрежет. Теперь черная жидкость сочилась из глаз, ноздрей и рта покойной прямо на белоснежную подушку, заливая ее мерзкой жижей. Петровичу стало ужасно плохо. Нереальное черное пятно уже занимало полкомнаты, отвратительно клубясь. У Петровича закружилась голова, и он понял, что теряет сознание. И перед тем, как погрузиться в небытие, он услышал ужасный хрип покойной Нюры.

Утро выдалось теплым, солнечным с веселым щебетанием птиц за окном. Петух назойливо прокричал уже в пятый раз, давая понять, что дальше спать – это дурной тон. Андрей потянулся в своей постели, нежась среди мягких подушек. Тани рядом с ним уже не было – они с мамой бодро звенели посудой на кухне. Еще немного понежившись и потягиваясь в кровати, он поднялся, натянул брюки и направился прямиком на кухню.

– Эй, хозяюшки, а ну-ка накормите меня, гостя дорогого, да повкуснее! – Воскликнул Андрей на ходу.

Таня обернулась в пол оборота, зажмурилась и вытянула губки для поцелуя. В руках она держала деревянною кулинарную лопатку. На плите, возле нее на сковородке жарились аппетитные сырники, источая божественно соблазнительный аромат. Она была в стареньком синем в цветочек халатике, перевязанном