мало. Ведь счастье нельзя купить. Его нельзя измерить. Я даже не знала, можно ли дать счастью определение, ведь для каждого человека оно своё. Единственное. Родное. То, за которое он будет бороться до самого конца. И то, ради которого он, не задумываясь, пожертвует всем остальным.

Счастье бесценно. Пусть иногда нам и может казаться иначе.

— Я всё! ― заявила Адель, аккуратно отодвигая от себя миску. ― Скажу Мэнди, что готова ехать.

— А что, если ты сегодня не пойдешь в детский сад? ― внезапно сказала я.

— Не пойду?

— Именно, ― я развернулась на стуле и приблизилась к Адель. ― Что, если мы пойдем в зоопарк, а затем поедим мороженое?

— Правда?

Кивнула, а затем улыбнулась.

— Тебе хотелось бы провести со мной этот день?

— Да! ― задорно воскликнула Ади. ― Я очень хочу! ― я ничего не успела сказать, потому что малая внезапно кинулась мне на шею. ― Я люблю тебя.

— Я тоже очень люблю тебя, детка, ― ответила, крепко обнимая малышку, а затем быстро и игриво целуя в щеку. ― А сейчас беги одевайся, а не то всё мороженое раскупят.

— Не раскупят! ― весело крикнула Адель. ― Это же только Я прогуливаю!

— Прогуливает? ― из―за угла вышла Мэнди. Теперь на ней были джинсы и майка. ― О чем это она?

— О зоопарке и мороженом.

Брови сестры взлетели вверх.

— И кто поведет её есть мороженое?

— Я.

— Что? ― она облокотилась о стол. ― Но ты сутки без сна, Эбби.

— Ничего, я в порядке. Спасибо, что беспокоишься.

— Ты моя сестра, разве я могу не беспокоиться о тебе?

— После того, что я сказала…

— Забудь, ― перебила меня Мэнди. ― Все хорошо.

— И ты не злишься на меня? ― с надеждой в голосе спросила я.

— Нет.

— Даже немного?

— Даже немного.

— Даже самую чуточку?

— Эбс, ― Мэнди рассмеялась и замотала головой.

— Ну хотя бы самую малую чуточку? ― не унималась я.

— Ладно, если только самую малую чуточку! ― сдалась Мэнди, при этом весело рассмеявшись, и это заставило меня улыбнуться.

— Прости меня.

— Нет, это ты меня прости, ― сказала Мэнди, нервно теребя пальцами. ― Мы все знаем, как тебе не просто с нами. Было и есть. И вместо того, чтобы помогать тебе, мы лишь причиняем боль.

— Мэнди, ты не должна так думать, ― я встала со стула и подошла к сестре. ― Вы никогда не делали мне больно. Особенно ты, ― приподняла её подбородок вверх, заставив заглянуть в глаза. ― Ты ― моя опора. Всегда ею была. И я знаю, что если со мной что―то случится, девочки никогда и ни в чем не будут нуждаться.

— Зачем ты говоришь так…

— Потому что это жизнь. И ты всё понимаешь ничуть не хуже меня.

Мэнди немного помедлила, а затем кивнула и опустила глаза вниз.

— Я готова! ― Адель выбежала в коридор в своем лучшем платье, плетеных босоножках и с модной сумочкой под цвет одеяния. ― Как я выгляжу?

— Милая, ты похожа на солнышко, ― улыбнулась я, наклоняясь к малышке.

— А ты на небо, ― ответила девочка, обвивая руками мою шею.

— Правда?

— Да, ― тихо ответила Адель. ― Теперь мы можем идти есть мороженое?

Я рассмеялась, поднимая визжащую от радости малышку на руки.

— Не хочешь прогулять колледж и поесть мороженого вместе с нами?

— Хочу, ― усмехнулась Мэнди, перекидывая через плечо сумку. ― Но заставлю себя поехать послушать лекции. Тем более, что сегодня я пишу лабораторную, от оценки которой будет зависеть, смогу ли я окончить этот год.

— Сможешь, дорогая. Мы верим в тебя.

— Да! ― громко вскликнула Адель. ― Нет никого лучше моей Мэнди!

— Идите и развлекайтесь, ― улыбнулась она, целуя маленькую Ади в носик, ― а я позвоню миссис Кроуфорд и скажу, что Адель заболела.

— Врать очень нехорошо, ― покачала головой я, и Адель повторила это движение точь―в―точь.

Мэнди усмехнулась и сложила руки на груди.

— Интересно, и у кого я этому научилась?

— Даже не представляю, ― театрально удивилась я, и смех в одно мгновение заполнил пространство.

2. Дарен

Один удар. Второй. Третий. Интенсивнее. Чаще. Быстрее. Сильнее.

Я бил грушу изо всех сил, как мог, чувствуя, как с каждым ударом тело наполняется той жизненно необходимой силой, без которой уже не представлял ни одного своего дня. Ни одной его минуты. Кто―то находил успокоение в живописи, музыке или чтении, кто―то в работе, бейсбольном матче или алкоголе. Эти варианты были не для меня.

Я терпеть не мог дурацкую музыку, не понимал людей, которые часами напролет читали бесполезные книжки, считая, что так познают мир. Не любил смотреть на намалеванные холсты и рассуждать на тему того, как «глубоко, должно быть, думал художник, вырисовывая эти невероятные линии…».

Я не смотрел бейсбол, футбол и прочую похожую ерунду, и из всего этого воспринимал лишь скачки. Лошади были моей страстью. Но ещё больше, чем самих лошадей, я любил то чувство триумфа, когда кобыла, на которую поставил, приходила к финишу первой.

Со сладким вкусом победы ничто не может сравниться.

А особенно, если эта победа приносит очередную денежную награду.

Ведь этим миром правят деньги. А тот, кто владеет деньгами, владеет и всем остальным.

И эту истину ничто и никогда не изменит.

Сосредоточился на снаряде, производя частые и мощные удары и ощущая, как кровь в жилах начинает бежать быстрее. Чувствовал, как секунду за секундой внутри разливается то, что было необходимо мне так же сильно, как и воздух. То, ради чего каждый день тренировался до полного изнеможения. То, что давало силы, и в то же время отнимало их все без остатка. То, что вызывало ни с чем несравнимое чувство эйфории. То, что я называл адреналином.

Ощущал, как пот стекает по спине, а с влажных волос капает вода. Бил кожаный мешок все сильнее и интенсивнее, и казалось, что этой силе не было предела. Спустя многие годы ожесточенных тренировок, руки будто бы онемели. Казалось, что они навсегда утратили былую чувствительность, и теперь ей не было места не только в моём теле, но и в моей душе.

С силой стиснул зубы, чувствуя, как ускоренное биение сердца звоном отзывается в ушах. Перепонки завибрировали, и я сделал резкий разворот, одним мощным ударом ноги отправляя снаряд в другой конец зала. Только когда кожаный предмет ударился о стену, позволил себе задышать.

— Ты всегда тренируешься так, словно готовишься к битве.

Знакомый голос заставил обернуться. Мой друг стоял у стены, облокотившись о неё плечом и сложив руки на груди.

— Наша жизнь ― это поле боя, ― ответил,