пальцы и поднес к глазам, чтобы разглядеть воду, будто мог в ней что увидать. Но ничего в ней не разглядел, как не разглядел ничего и внутри себя, сколько ни силился понять, как человеку можно самому себя исцелять, если он не сам себя создает, а только что и умеет — так это себя погубить. Но тут особый дар не нужен.

Окунуться в тот день Гоша так и не решился. Надышался и навздыхался только до головокружения.

Через полчаса старики засобирались, дед Матвей, истово крестясь левой рукой и кланяясь, набрал «полторашку» с собой, а Яков Владимирович умылся напоследок. Так… от жары.

— А ты чего не купаешься? — спросил у Гоши Роберт. — Может твоим ногам оно как раз подойдет. Надо пробовать, проявлять мужество и стойкость!

— Не хочу пробовать, — отмахнулся Гоша и отвернулся. — Хочу исцелиться. А химия и так есть у меня. Таблетки…

Роберт, уставший от споров, молча помог Гоше подняться, подал костыли и отвёл к машине, по пути сорвавшись-таки в препирательство и вдавшись в свою теорию относительно веществ, их целительной силы и неуместности домыслов о чудесах.

Бабушка ждала Гошу у калитки, глядя из-под ладони в синий горизонт.

— Купался? — спросила она с надеждой, когда уже уселись за стол, стоящий у теневой стенки домика, жадно захваченной диким хмелем.

— Нет. От моей болезни нет химии. А там всё дело в химии… А уж в силу тряпки, брошенной в ручей, я и вовсе не верю! Это уж совсем глупая причина для исцеления. И как же тогда вы говорите, что всякому помогает?

— Всякому, мой хороший! — твердо успокоила бабушка и пододвинула к Гоше тарелочку тыквенной каши. — Помогает по милости Божией, а не по составу воды. От любой хворобы! Только не ищи причину вокруг себя, у Бога она, причина-то эта чудесная. И не жди, что сразу будет исцеление или потом будет. Будет просто и всё тут! Не сомневайся.

— Да как же не сомневаться?

— Да так как-то… Не думай ты про всякие причины. Не думай. Не то это место, где мыслями поможешь делу. Душой к Боженьке обернись, а в голове не думай. Все равно не придумается там ничего хорошего. Грех только один.

Ежедневно бабушка поливала Гошины ноги водой из источника.

Но он теперь рвался туда, к тому колодчику в виде церковки, который тянул его неотрывно своей неразгаданной тайной, своими исцелениями и дребезжанием ручейка, в котором ему виделись мамины слёзы и слышался её смех.

Каждую субботу ездил он со своими новыми друзьями на источник, но окунаться не торопился — всё понять хотел, в чём сила воды и как к ней подступиться.

А тут ещё и бесконечные теории его спутников — ну как тут исцелишься, когда в голове то суеверия, то надежды на самого себя, а то и простой расчёт на «химию процесса»?

В одну из суббот старички не приехали, и вместо родника Гоша убыл с бабушкой на церковную службу, исповедовался, а на другой день причастился Христовых Тайн, впервые так близко «познакомившись» с Богом.

Но, только явились они с бабушкой с воскресной Литургии, едва в дом взобрались по высоким ступенькам, услыхали гудок: «Жигули» старенькие тарахтят за двором, а через калитку уж перевесился Яков Владимирович:

— Гоша! Мы сегодня опять едем — ещё кое-какие подходы проверим. Ты с нами?

Гоша только метнулся обратно в дом за костылями и вскоре уже ехал к любимому своему местечку во всём этом Большом мире.

Только приступили к роднику, разгорелся новый спор. Но сути экспериментальных подходов своих сополомников Гоша не разобрал — как только перешли мосток, сунул он в оба уха по кусочку ваты и остался в тишине.

Дождавшись, когда друзья, испытав очередные безумные методики, уйдут плескаться в холодную реку, подобрался к колодцу.

Здесь он поднялся, перекрестился, шатаясь, как деревце, отставил костыли по обе стороны от «домика» и уселся на порог «церковки», прямо в штанах окунув ноги в воду и встав босыми ступнями на донные камушки.

Шумная струя сковала его ноги ледяной водой, пронзая измученные нервы острой болью. Гоша сморщился, напряжённые ноздри его задышали шумно, и он схватился за коленки. Но, как ни больно, ног не вынимал — уж очень умел он их терпеть, ноги свои невезучие.

Не умел только о Боге помышлять, как о Чём-то сущем. Но попробовал, припоминая церковное богослужение, глядя на иконы и сквозь ушную вату глухо бубня самому себе и Богу:

— Господи, исцели мои ноги. Не по моей вере или ещё как… А просто… Исцели, нужны они мне очень, — как-то внезапно вздрогнув и всхлипнув, вспомнил бабушкины наставления и дрожащим от холода голосом произнес: — Божья Матушка, помоги!

Вскоре старики вышли из речки, раскинули на траве плед и разложили перекусы.

Яков Владимирович хотел было пригласить и Гошу, но увидал вовремя, что не надо бы сейчас:

— Плачет сидит паренек, так и льются слезы, — вздохнул он. — Такой парень хороший, а видишь, ноги совсем не ходят. Не верит, видимо, разум его в исцеление.

— Да может и верит, — парировал дед Матвей. — Только тут надо всё правильно сделать. А вы, молодые…

Он махнул рукой и замолчал.

— Если химсостав подойдёт… — пробормотал Роберт, но оба собеседника глянули на него с хмурым недоверием, и он сдался. — Кто знает, каков тут механизм? Не всем ведь помогает, значит, постановим, что механизм неизвестен и любая версия имеет право на существование.

Компромисс всех устроил. Но, перекусив и впав в дремоту, друзья вновь решили освежиться и битые полчаса спорили в реке, потом на берегу, потом снова в реке…

Когда же собрались уезжать, вспомнили про Гошу.

— Нигде нет парня… Го-ша! — прокричал Яков Владимирович в окружающий воздух, но Гоша не отозвался. — Только костыли одни остались возле источника! Го-ша!

Долго они искали его в окрестном пролеске, куда вроде бы и следы на траве указывали. Наконец, оставили Роберта у родника и поехали к Гошиной бабушке.

— Гошу потеряли! — выпучив глаза, набросился на бабушку Яков Владимирович.

— Пущай уж, — с улыбкой махнула рукой бабушка. — Спит он, бедненький. Слава Богу и Божьей Матушке. Своим ножками пришел! Да так плакал всю дорогу, что, небось, от слез-то из сил и выбился.

И сама она прослезилась умилительно, покачала головой в ситцевом платочке, перекрестилась и уставилась на старичков улыбающимися глазами, да с таким выражением странным и неуловимым, будто глядела на них из другого какого мира, где все хорошо, где нет ни печали, ни воздыхания.

— Как… ножками? — с кряхтеньем выбрался из машины и дед Матвей. —