Михаил вновь вернулся в свое время. И тут вся жизнь его дяди в один миг пронеслась перед глазами. Это было ощущение не чужой, а собственной жизни. Это была не услышанная от другого человека история, это была история его жизни. Страницы памяти прошлого мелькали так быстро, как это бывает у человека перед самой смертью, когда вот-вот он должен будет постичь какую-то истину, прийти к какому-то откровению и навсегда покинуть этот свет.

И все же это была история жизни не Михаила, а его дяди – несостоявшегося бунтаря, которого волею судьбы вычеркнули из почетного списка революционеров-декабристов. От него отвернулись как от предателя и дезертира. Возможно, это было справедливо, ведь он был членом тайного общества, давал клятву. А нарушить клятву – значит совершить преступление. Он обладал весьма важной и секретной информацией, которая доступна была лишь членам тайного общества. А находясь вне общества, дядя представлял потенциальную опасность как для самого общества, так и для его членов. Все это он прекрасно понимал, понимал всю низость своего поступка, весь свой грех – и все же ушел. С ним ушли еще несколько человек. Тяжело сложилась их судьба. Декабристы их презирали. Официальная власть тоже не пощадила. Смерть, месть и кара ходили за ним по пятам. Быть не таким, как все, быть самим собой – самое сложное. Пришлось не смертью, как та молодежь, с которой он теперь лежит по соседству, а жизнью, долгой жизнью доказывать смысл эволюции общества, в котором он состоялся и как гражданин, и как ученый, и как политик, и как прогрессивный человек. У него было много друзей и почитателей. Сам государь Александр III и вельможные особы от государственной власти наконец-то уважили его и уже на закате жизни отметили заслуги многочисленными наградами, почестями и иными регалиями.

Еще раз оглядевшись по сторонам и ощутив что-то неладное, Михаил тихо произнес: «Я похоронил дядю в девятнадцатом веке. Это было мое время. А где же я теперь?» Когда после похорон Михаил шел по Смоленскому кладбищу, он размышлял именно о своем быстро изменяющемся веке. Ему многое в этом времени не нравилось. Смута и бунтарство будоражили российское общество. Шла его поляризация. Кого-то заносило вправо, а кого-то влево. В голове вертелась мысль о том, до какой степени все же дядя был мудрым человеком. Он научил Михаила очень многому, о многом поведал. После разговоров с ним у Михаила появлялось больше вопросов, чем ответов, и это ему нравилось. Поболтать о лучшей доле и он был не прочь, но тем не менее каждое утро спешил на работу и отечество свое обожал, каким бы оно ни было. «Создавай законы и блюди их. В этом оплот и сила государства», – говорил дядя, рекомендуя племянника в министерство юстиции. Всякий раз, приходя на службу, Михаил ловил себя на мысли о том, что он гордится своей работой. Его сознание грела одна и та же возвышенная мысль: «Мы, как те атланты, держим на своих плечах законность и нормативные устои России». Как любой идеалист, в реальной жизни, уже вне работы, он искал себе идеальные понятия и представления, идеальное общение и ту единственную, «для которой бы все и все бы ради которой». Но она ему до сих пор так и не повстречалась, если, конечно, не считать пол-барышни на официальном приеме у него в кабинете и пол-барышни со Старо-Невского. Весь странный роман с одной из них был не более десяти минут, а с другой длился всего несколько недель. Михаил постоянно думал об одном и том же: «Вот бы соединить обе половинки от каждой из них. Те половинки, в которые я влюбился». Он и сам прекрасно понимал, что это абсурд. Нельзя разделить на части двух неидеальных людей, чтобы получить одного идеального человека. Да и кто сказал, что они не идеальны? Это он так решил. Но ведь он не Господь Бог, чтобы возлагать на себя такую миссию. «Вот видишь, – сказал ему дядя, – ты сомневаешься в такой малости, а некоторые господа берут на себя смелость перекраивать миллионы людей под свои идеалы». Дядя был философ. И вдруг…

Михаил отчетливо вспомнил тот момент, когда, прогуливаясь по Смоленскому кладбищу, он неожиданно увидел на черном гранитном камне портрет девушки и даты ее рождения и смерти: 08.08.1964 – 21.08.1991. Вчера это показалось ему странным. Он невольно подумал о том, что кто-то с горя ошибся в датах ровно на один век. Более всего его поразила надпись: «В этот день всероссийской смуты никто не погиб, кроме тебя, любимая».

Сегодня, то есть сейчас, он не видел той могилы, да и отсутствие листьев, набухающие почки, пронизывающий холод указывали скорее на апрель, чем на август. Одежда на нем была того времени, в котором он жил, а люди вон там, вдалеке, одеты иначе. В день похорон было холодно, и Михаил надел теплый суконный сюртук, шарф и шляпу. Сейчас такая предусмотрительность хоть как-то спасала его от простуды.

«Так, где я нахожусь? В каком времени и что со мной происходит? Это явь или сон? Если это сон или что-то сиюминутное, то это подарок судьбы и им надо воспользоваться. Попасть “туда – не знаю куда” и сделать “то – не знаю что” мало кому удавалось. Заглянуть в будущее хотя бы одним глазком – это сказочное везение, несбыточная мечта. И вот она сбылась! Но к чему может привести воплощение фантазий в реальную жизнь? Насколько опасным станет для него исполнение желаний? А если это нечто сатанинское и колдовское? Есть ли из желанного будущего обратный путь домой, в свое время, в свое настоящее? Что, если это навсегда? О ужас! Будущее уже не кажется таким уж и прекрасным. Кто я здесь? Человек без рода и племени. Я даже не знаю, живу ли я там, где жил еще вчера. В новом времени у меня нет ни денег, ни друзей, ни связей, ни родственников. Я нищий и бездомный. Я даже не представляю себе, какой образ жизни считается правилом. Если я появлюсь дома, на Мойке, не посадят ли меня в тюрьму, как взломщика и самозванца? Я не знаю новых норм и порядков. У меня нет документов. Кто я здесь? О, Боже! Я уже не хочу быть в этом времени. Я даже не знаю, какое оно, это нынешнее время. Я не знаю толком, какой сейчас день, месяц и год. Вон там могила с датой кончины 1937 год, а вон там – 1969-й. Сколько же в итоге прошло лет, пока я спал? Все, хватит. Я желаю стабильности и своей эпохи. Если вдуматься, то это уже даже и не моя страна. Это уже как бы заграница. И я нахожусь здесь нелегально. Довольно экспериментов, я желаю уснуть и проснуться 21 августа 1891 года».

* * *

19 апреля 1991 года. Восемь часов утра.

В кабинет главврача особой клиники Комитета государственной безопасности, несмотря на ранний час, вошел майор госбезопасности и сразу же с порога резко заявил:

– Вы гарантировали нам стопроцентную эффективность вашего препарата. Да, эффект я видел, но это не эффективность. Ваш пациент сбежал.

– Это нонсенс, такого не может быть.

– Вы что, решили устроить дискуссию? У меня нет времени на пустую болтовню.

– Я отвечаю за действие препарата, но не за охрану ваших подопечных.

– Ваш препарат должен был развязать ему язык и привести нас к нужной информации. Где этот результат? Его нет, так же как нет и самого пациента. Вот эффективность вашего препарата!

– Но ведь за охрану отвечает ваше ведомство.

– Не уводите меня в сторону. Сейчас речь идет о вашей задаче. Где результат? Его нет.