дверь постучали, и я с трудом приподнялась; по швам пробежала жгучая боль.

— Привет, — сказала Пайпер, заходя в комнату и садясь на край кровати. — Я слышала новости.

— Знаю, — ответила я. — Нам повезло.

Она помедлила, после чего улыбнулась и кивнула:

— Ее скоро принесут.

В эту секунду медсестра вкатила в палату детскую кроватку и прощебетала:

— А вот и мамочка!

Ты спала на спинке, на волнообразной пенистой клетке для яиц, которой покрыли дно пластиковой кроватки. На твоих крошечных ручках и на левой лодыжке были бинты.

Чем взрослее ты будешь, тем легче будет понять, что у тебя НО. Знающие люди увидели бы это по изгибу рук и ног, по треугольной форме лица и маленькому росту, ведь ты никогда не вырастешь выше трех футов, но тогда, даже с твоими бинтами, ты выглядела безупречной. Кожа бледно-персикового цвета, крошечный ротик, похожий на малинку. Пушистые золотистые волосики, ресницы длиной с мой ноготь. Я хотела прикоснуться к тебе, но, опомнившись, убрала руку.

Я так жаждала твоего спасения, что не думала о предстоящих трудностях. Да, я родила прекрасную дочку, но хрупкую, как мыльный пузырь. Будучи твоей матерью, я обязана была защищать тебя. Но что, если я только причиню тебе вред?

Пайпер и медсестра обменялись взглядами.

— Хочешь обнять ее? — спросила подруга и просунула руку под пенистую подложку, а медсестра приподняла края, наподобие крыльев, чтобы поддержать твои ручки.

Очень медленно они устроили пену на моей согнутой руке.

— Эй! — прошептала я, придвигая тебя ближе.

Моя рука, пойманная в ловушку, коснулась жесткого края пенистой подложки. Сколько же времени должно пройти, прежде чем я смогу коснуться твоей влажной кожи? Я вспомнила о тех днях, когда в младенчестве плакала Амелия и я забирала дочь к себе в кровать и засыпала в обнимку, боясь перекатиться на бок и задеть ее. Но с тобой другое дело: достав тебя из кроватки, я могла причинить вред. Даже когда гладила по спинке.

Я подняла голову и посмотрела на Пайпер:

— Может, тебе стоит взять ее…

Пайпер опустила тебя рядом со мной и провела пальцем по твоей заостренной головке:

— Шарлотта, она не сломается.

Мы обе знали, что это ложь, но, прежде чем я смогла что-то ответить, в комнату ворвалась Амелия, в заснеженных варежках и шерстяной шапке.

— Она здесь, она здесь! — пропела твоя сестра.

В тот день, когда я рассказала ей о тебе, Амелия спросила, успеешь ли ты родиться к обеду. Я ответила на это, что придется подождать где-то пять месяцев, и она решила, что это слишком долго. Тогда Амелия сделала вид, будто ты уже появилась на свет: носила повсюду свою любимую куклу и называла ее Сисси. Когда Амелия уставала или отвлекалась, то роняла куклу головой вниз, а твой отец смеялся. «Хорошо, что можно потренироваться», — говорил он.

Шон заполнил собой дверной проем, а Амелия забралась на постель, устраиваясь у Пайпер на коленях, чтобы оттуда дать свою оценку.

— Она слишком маленькая, чтобы покататься со мной на коньках, — сказала Амелия. — И почему она выглядит как мумия?

— Это ленточки, — сказала я. — Как на подарке.

Впервые я солгала, чтобы защитить тебя, и, словно бы все понимая, ты проснулась в этот самый момент. Ты не плакала, не извивалась.

— Что с ее глазами? — ахнула Амелия, когда мы увидели визитную карточку твоего заболевания: белки глаз отдавали холодной синевой.

В середине ночи на дежурство заступила другая смена. Мы с тобой спали, когда в комнату зашла медсестра. Я вынырнула из сна, зацепившись взглядом за форму, бейдж с именем, пушистые рыжие волосы.

— Подождите, — сказала я, когда она потянулась к твоему одеяльцу. — Поосторожнее.

Она снисходительно улыбнулась:

— Спокойнее, мамочка! Я уже десять тысяч раз проверяла подгузник.

Но это было до того, как я научилась быть твоим голосом. Когда она развернула одеяло, то потянула слишком резко. Ты перекатилась на бочок и пронзительно закричала — не захныкала, как совсем недавно, когда была голодна. Это напоминало тот душераздирающий крик, как в момент твоего рождения.

— Вы сделали ей больно!

— Ей просто не нравится просыпаться посреди ночи.

Для меня не было ничего хуже твоего плача, но затем твоя кожа посинела под стать глазам, а дыхание стало прерывистым. Медсестра склонилась над тобой со стетоскопом.

— Что случилось? Что с ней? — требовательно спросила я.

Она нахмурилась, прислушиваясь к твоей груди, и вдруг ты обмякла. Медсестра нажала на кнопку позади моей койки.

— Синий код, — услышала я, и крохотную комнату вдруг наполнили люди, хотя была глубокая ночь. Слова вылетали из их уст, как ракеты: «гипоксия… газовый состав артериальной крови… SO2[1] сорок шесть процентов… следим за FIO2[2].

— Начинаю закрытый массаж сердца, — сказал кто-то.

— У нее НО.

— Лучше жить с переломами, чем умереть без них.

— Нам нужен переносной аппарат для рентгена органов груд…

— Нет смысла ждать рентгена. Возможен напряженный пневмоторакс…

Между мельтешащими колоннами тел я мельком увидела иглу, которая погрузилась под твои ребра, а следом кожи коснулся скальпель, выпустив капельку крови, потом в твою грудь погрузилась длинная трубка. Я следила за тем, как ее зашивают и как она торчит из тельца.

К приезду Шона, который забежал с широко распахнутыми глазами, тебя перевели в ОИТН[3].

— Они разрезали ее, — всхлипнула я не в силах подобрать иных слов.

Когда он притянул меня к себе, я наконец дала волю слезам, которые все это время от страха держала внутри.

— Мистер и миссис О’Киф? Я доктор Роудс.

В палату заглянул мужчина, похожий на студента, и Шон стиснул мою ладонь.

— С Уиллоу все в порядке? — спросил Шон.

— Мы можем ее увидеть?

— Скоро, — сказал доктор, и комок внутри меня немного ослаб. — Рентген грудной клетки зафиксировал перелом ребра. Несколько минут у нее была гипоксия, что вызвало расширяющийся пневмоторакс, результирующее смещение средостения и остановку сердца и дыхания.

— Ради всего святого, говорите по-человечески! — проревел Шон.

— Она была без кислорода несколько минут, мистер О’Киф. Ее сердце, трахея и главные артерии сместились на противоположную сторону тела из-за воздуха, который заполнил грудную полость. Трубка в груди поможет органам вернуться на место.

— Без кислорода, — повторил Шон, и слова застревали у него в горле. — Вы говорите о поражении мозга.

— Возможно. Мы этого пока не знаем.

Шон подался вперед, стиснув руки в кулаки так сильно, что побелели костяшки.

— Но ее сердце…

— Сейчас состояние стабильное, хотя есть риск еще одного сердечно-сосудистого коллапса. Мы не уверены, как тело отреагирует на то, что мы сделали для ее спасения.

Я разрыдалась: