Зяма хлопнул по подоконнику с облупившейся белой краской и пошел к двери. В голове рисовалась радужная картинка. Сейчас он навестит соседа, и они выпьют и поболтают по душам. Мужчина сунул ноги в старые-престарые шлепки и, забыв закрыть дверь, бодро пошел на участок Илларионова, думая, что не видел соседа уже дня три.

Обычно летом Игорь часто возился в своем огороде (после смерти жены он продолжал ухаживать за деревьями, а весной посадил помидоры и огурцы, наверное, только для того, чтобы отвлечь себя от грустных мыслей, от одиночества – детей у супругов не было). Ухоженный одноэтажный домик краеведа выглядел каким-то грустным и заброшенным, и Зяма подумал, что, возможно, Игорь уехал куда-нибудь, в какой-нибудь санаторий, не сказав ему ни слова.

Павел толкнул калитку, и она, на его удивление, отворилась. Удивленный Зяма прошел на участок, осторожно ступая по выложенной битым кирпичом тропинке, и, оказавшись на крыльце, постучал в дверь.

Обычно Игорь открывал почти сразу, словно радуясь любому гостю, а теперь медлил. Скорее всего, его действительно не было дома. Однако Зяма не хотел сдаваться и подергал дверь. Она оказалась запертой.

«Черт, наверное, действительно куда-то укатил, – подумал Зимин с неудовольствием. – Ладно, придется идти на соседнюю улицу, к старому другану Ваньке». У Ваньки, правда, была сварливая жена, и когда она грозилась выдрать Зяме последние волосы, он вызывал друга во двор побазарить. Ванька составлял ему компанию до тех пор, пока его мегера не появлялась на горизонте со сковородой, тогда Зимин поспешно ретировался. Иногда мегера уходила по магазинам, на шопинг, как выражался друг, и тогда друзья напивались до поросячьего визга. Может быть, сегодня повезет и она опять потащится на свой шопинг? Зяма улыбнулся, спустился с чисто выметенного крыльца, ступил было на дорожку, но в последнюю минуту какая-то сила подтолкнула его к окну, и, придвинув ящик, одиноко стоявший возле старой сливы, слесарь забрался на него и припал к стеклу.

– Матушка моя! – Он чуть не свалился с ящика, замахал руками, чудом удержавшись, как заправский канатоходец, спрыгнул, побежал по дорожке, размахивая руками. Увидев соседку, тетю Клаву, полную степенную женщину с двумя кошелками, он закричал что было мочи:

– Полицию вызывай, быстрее, старая. Полицию!

Тетя Клава дернулась от испуга, охнула, уронила сумки и чуть не села в серую пыль.

– Что орешь, алкаш? – напустилась она на Зяму, белого как мел. – Что людей пугаешь, придурок?

– Там… – Длинный желтый ноготь с траурной каймой вытянулся в сторону дома Илларионова. – Там Игорь. Он… того… Мертвый.

– Да что ты городишь? – Клава вдруг осеклась и прошептала: – То есть как мертвый?

– Мертвее не бывает, – буркнул Зяма, шмыгая вислым красным носом. – Будешь вызывать полицию или нет? У меня городской за неуплату отключили.

– Иду, Паша, иду. – Женщина засеменила, как утка, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Кинув сумки на крыльцо, она побежала к телефону и, набрав две всем известные цифры, заорала в трубку:

– Полиция? Немедленно приезжайте.

Санкт-Петербург, 1889

Каток Таврического сада был самым популярным у золотой молодежи Санкт-Петербурга. Старожилы рассказывали, что когда-то Александр Второй решил устроить своим подрастающим сыновьям небольшое развлечение – залить каток в Таврическом саду. Но не только молодые князья проводили здесь время. К ним, как магнитом, притягивало знатную молодежь. Все хотели познакомиться и пообщаться с августейшими особами, и в результате это место стало чуть ли не самым оживленным в Петербурге.

Конечно, не все желающие могли позволить себе такое развлечение. Таврический сад находился на территории дворца и, разумеется, охранялся, поэтому публику пускали на каток только по специальным билетам, которые выдавала Канцелярия Министерства Императорского двора.

Конечно, детям ювелира Сегаловича вход сюда был бы закрыт, даже если бы они владели копями царя Соломона. Но молодой князь Раховский припасал для своей возлюбленной билетик, и они наслаждались катанием, бросая заинтересованные взгляды на членов царской семьи, с которыми можно было запросто пообщаться – да, именно запросто, не как с небожителями. Оля понимала, что здесь не только веселятся и наслаждаются обществом друг друга, как они с Мишелем. Более солидные люди что-то обсуждали, о чем-то спорили – словом, на катке будто существовал какой-то свой мир, загадочный и очень притягательный.

Когда девушка, раскрасневшись от мороза, подбежала к входу, князь, высокий, стройный брюнет с короткими усиками, украшавшими верхнюю губу и придававшими его мальчишескому лицу более солидное выражение, схватил ее за руку.

– Нехорошо заставлять себя ждать, мадемуазель. – Он достал из кармана шинели часы на золотой цепочке и открыл крышку. – Глядите: уже половина третьего.

– Извините, Мишель. – Оля ни капельки не смутилась. Одна знатная дама когда-то сказала ей, что девушка должна опаздывать. – Я не могла не пообедать вместе со всеми. Впрочем, папа все равно не отпустил бы меня без обеда.

Кавалер надул щеки, готовый расхохотаться, и издал звук, похожий на тот, который издает лопнувший воздушный шар.

– Тогда вперед.

Он протянул девушке руку, она оперлась на нее, и молодые, счастливые, они вбежали на территорию катка.

Сев на скамеечку, девушка стала обувать коньки. Она давно поняла, что обувь должна быть кожаная (бархатные теплые башмаки не подходили для этой забавы, потому что быстро становились сырыми и холодили ноги). Оленька выпросила у матери коричневые сапожки с толстой подошвой и каблучками средней высоты. Пока девушка возилась с противным винтом на коньке, который никак не хотел входить в отверстие каблука, Мишель уже вогнал в подошву три небольших гвоздика, уверенно встал и ударил коньками о лед, проверяя, хорошо ли они вошли в подошву, а потом, поклонившись каким-то господам, позвал Олю.

– Ну поехали, прошу вас, Ольга Зельдовна.

Девушка с удовольствием протянула ему ладошку:

– Я уже готова.

Рука об руку они покатились по сверкающему льду. Оленька, не забывая кланяться для приличия, с восхищением рассматривала дам, в большинстве своем высоких и стройных, дорого и модно одетых. На их прекрасных румяных лицах читалась радость, и она с грустью подумала, что они даже не подозревают, что такое разорение. Интересно, говорят ли в городе о том, что ее папочка обанкротился? Знает ли об этом семья Мишеля? Что, если… Она вздрогнула, и ее кавалер ласково погладил задрожавшую ладошку любимой:

– Что случилось, Ольга Зельдовна?

Она ничего не ответила, лишь покачала головой. Он стиснул ее руку и прижал к своей груди.