— Ну, Мишечка, дорогой, не сердись, собрание, понимаешь, праздник ведь на носу, годовщина того, этого самого… — И Алька подставила для поцелуя щеку. Почувствовав прикосновение холодного носа, она засмеялась: — Ведь не сердишься, правда?

— Что ты, Алечка, подумаешь, какие-то полтора часа. Мне ведь не привыкать — на улице… — Мишель зябко повел плечами. — Да ладно, пойдем в кино, Алечка, в «Колизее» комедия с Челентано…

— Нет, мой дорогой, бабушка заждалась, и еще в магазин надо. Книгу принес?

Мишель достал из видавшего виды кожаного портфеля обернутую в газету книгу.

— Ты поосторожнее, в транспорте не читай, сама знаешь.

— Да не волнуйся ты, не впервой. Миш, мне двести рублей позарез надо. В феврале верну. Выручишь?

— Конечно, Алечка, о чем разговор, тебе сейчас?

Они двинулись через Катькин садик. Здесь все было как всегда. Посередине стояла Императрица, по бокам, на скамеечках, склонив головы над шахматными досками, сидели энтузиасты игры, в глубине — томно слонялись женственного вида юноши.

Алька искоса посмотрела на Мишеля. Высокий, кареглазый, милый, преданный… Она коротко вздохнула:

— Миш, хочешь, поедем к нам. Екатерина Великая пирог испекла. Она тебе обрадуется.

Мишель оживился:

— Конечно, поедем, Алечка, сейчас такси поймаем и поедем. Я твою Екатерину Великую люблю, сама знаешь…

У этой любви, надо сказать взаимной, была своя история. Вообще-то первой с Мишелем-«холодником» познакомилась Екатерина Кирилловна, а потом уже Алька. А случилось так.

Когда потихоньку из дому был вынесен фамильный кузнецовский сервиз на двенадцать персон, потом памятные безделушки из мейсенского фарфора, потом все столовое серебро, кроме украшенного витой монограммой половника, — дело дошло до картин и книг.

Распродажу последних Екатерина Великая оттягивала, как могла. Но ее пенсии на них двоих с Алькой никак не хватало. Стипендия же Алькина суть дела кардинально не меняла.

И вот однажды, скрепя сердце, она повлеклась в «Букинист» на Литейном, сдавать прижизненное издание «Горя от ума». Возле входа в магазин симпатичный молодой человек осведомился, что она хочет продать.

По причине исключительно скверного настроения Екатерина Кирилловна в несвойственной ей грубой форме заметила, мол, не его это, в сущности, дело. Молодой человек с предельной учтивостью произнес в ее удаляющуюся спину, что все равно он заплатит больше.

Цена, которую предложил продавец, даже ей, весьма далекой от коммерции особе, показалась оскорбительной. Выплыв из дверей магазина, она величественно кивнула молодому человеку.

Но поскольку показывать товар из-под полы или, что еще хуже, заходить в ближайшую подворотню она не считала для себя возможным, то молодой человек с внушающей доверие наружностью был милостиво приглашен в гости.

Надо сказать, Мишель оправдал ее ожидания. Он по-настоящему знал книги, любил их и мог говорить о них часами. А своим не вполне законным, по советским понятиям, делом занимался не ради какой-то баснословной наживы, а, скорее, по наследственной склонности: его прадед приехал в конце девятнадцатого века в Петербург из Ярославля и стал «холодником», то есть торговал книгами на улице, с лотка.

Услышав эту историю, Екатерина Великая Мишеля душевно полюбила и открыла ему двери своего дома. А Мишель, в свою очередь, влюбился безответно в Альку, навещал их, когда было время, и помогал чем мог, безотказно.

С тех пор прошло пять лет.

…Проводив Мишеля и убирая со стола, Екатерина Великая беззлобно выговаривала Альке за ее бессердечность:

— И что же ты, негодница, голову ему морочишь. Отпустила бы парня на все четыре стороны.

Алька подняла на нее свои смеющиеся прозрачно-голубые глаза:

— Так ведь скучно будет, бабулечка!

Екатерина Великая рассмеялась и не то с укором, не то с тайной гордостью проговорила:

— Легкое дыхание ты, Алька, легкое дыхание…

Екатерина Великая обожала Бунина.

На любовном фронте Алька, казалось, была обречена на вечные победы. Хотя сама особой влюбчивостью не отличалась. Случайно и как-то впопыхах потеряв девственность между кухонным шкафом и зажженной газовой плитой (в десятом классе они устраивали лютые сборища у Витьки Попова, родители которого работали в геологоразведке) и пережив на первом курсе Университета весьма сильное увлечение и не менее сильное разочарование, она подуспокоилась и последующие годы лишь благосклонно и снисходительно принимала знаки внимания многочисленных ухажеров. Ну, не метлой же их было разгонять, в самом деле…

Вот так и ждала своего принца.

Номер в «Гранд-отеле Европа» доставлял Альке подлинное наслаждение. Она вообще обожала жить в гостиницах, но жить в гостинице в своем собственном городе — в этом было что-то особенное…

Она чувствовала себя своей и в то же время как бы посторонней. Такое легкое раздвоение личности будоражило ее, заставляло работать воображение. Сейчас в ней проживали свое прошлое и настоящее одновременно два человека: Алька Захарова и Александра Стюарт.

С Невского она свернула на Михайловскую улицу. Роскошный, элегантный отель словно подтверждал, что Петербург вновь вернулся в ранг мировых столиц. Деревья на площади Искусств были окутаны сеткой из маленьких зажженных лампочек, а подсвеченный имперский желто-белый Русский музей, казалось, парил в воздухе.

Из прошлой жизни здесь был, пожалуй, только дежурный голубь на голове у Пушкина. Александра еще утром с удовольствием отметила наличие птицы. Но сейчас, за поздним временем, и та смылась.

Александра вошла в отель. Прелестный крытый внутренний дворик служил одновременно и местом регистрации. Она уже направлялась к лифту, одновременно доставая из сумочки пластиковую карточку-ключ, когда к ней с улыбкой подошла сотрудница отеля.

— Извините, вы миссис Стюарт?

— Да, это я. — Александра удивилась, что кто-то здесь заинтересовался ее персоной.

— Вам просили передать вот это.

— Мне? — Александра удивилась еще больше.

На конверте красивым уверенным почерком и, что самое удивительное, ручкой с настоящими чернилами было выведено ее имя: «Для госпожи Александры Стюарт». Странно. Никто, кроме Ритки, не знает, что она в Петербурге, да и знать-то уже особенно некому.

Она поднялась на четвертый этаж, вошла в номер, сняла сапоги, скинула на кровать шубку и, усевшись в кресло, вскрыла конверт.

Бумага «верже»… Изысканно и красиво, ничего не скажешь. В таких вещах она знала толк. Едва ощутимый запах дорогого мужского парфюма. Надо же, прямо кино какое-то.

На бумаге той же рукой, что и на конверте, было написано: «Александра Васильевна, позвоните, пожалуйста, по этому телефону». И номер. Все. Немногословно, надо признать. И кто бы это мог быть?