– Родители, привет! – Лешка явно был в хорошем настроении, но по дурацкой привычке девятнадцатилетнего молодого специалиста напускал на себя многозначительную усталость и озабоченность. – Еда есть?

– Да, конечно, Леш, давай иди мой руки. Через десять минут сядем, – ответила Надя, с нежностью глядя на сына. Его эта материнская ласка чаще сердила, чем радовала, но она не могла ничего с собой поделать: парень, на ее взгляд, был просто эталонный красавец, и она таяла каждый раз, когда на него смотрела.

Вадим раскрыл папку, появившуюся с антресолей:

– Надь, это, кажется, твое.

– Да? – Надя быстро заглянула в картонный зев папки. – Ну давай мне, я разберусь.

Подхватив шкатулку и папку, она прошла пару шагов по коридору, бедром толкнула дверь и оказалась «у себя»: в этой комнате, помимо супружеской постели, стоял ее небольшой столик, туалетный и по совместительству компьютерный. Или скорее наоборот.

Папка с внезапно обнаружившимся Надиным наследием была безжалостно засунута в щель между столом и стеной, а шкатулка воцарилась на столе. Ее марокканская пышность в простом серо-белом интерьере спальни выглядела неуместной. Надя подняла тяжелую резную крышку и заглянула в обитое бордовым бархатом нутро. Внутри лежала груда украшений – экзотических, ярких, невероятных. «Вполне нормально для Марины», – подумала она, мысленно называя мать по имени. И небрежным движением захлопнула крышку.

* * *

Узкий пенал кухни вмещал только самое необходимое, и есть приходилось у стола, придвинутого вплотную к стене. Но наличие отдельных комнат для каждого члена семьи было важнее, чем мифический приход гостей, ради которого потребовалось бы накрывать стол в каком-то более просторном помещении. Гостей у них давно не бывало: Вадим не особенно любил «сборища», а Надя слишком уставала на работе, чтобы еще в выходной танцевать у плиты и перемывать горы посуды. Она собирала ужин почти не глядя: большая миска с салатом, разогретые на сковородке под крышкой котлеты (Вадим уверял, что еда из микроволновки становится неприятной на вкус), тарелки, вилки, салфетки. В духовке оживал замороженный пирог с вишней – проверенный, на вкус будет лучше, чем домашний.

Мужчины уже сидели у стола, который Надя по какой-то странной причуде всегда застилала тканевой скатертью – простой и однотонной, но обязательно из обычного хлопка или льна, без всяких пропиток или, не дай бог, клеенчатого слоя.

– Ну и как твоя практика? – Вадим смотрел на сына, слегка приподняв выразительные темные брови, как будто не ожидая ничего хорошего в ответ.

– Все нормально, па.

– Чему тебя там учат, никак не пойму. Ты всего лишь на втором курсе университета. Какой прок нюхать эту баланду, если ты не собираешься идти… как это говорится – в правоохранительные органы?

– Прок очень прямой. Надо понять, как устроена вся система, чтобы в ней успешно работать, – Лешка говорил монотонно и отчетливо, голос его был мрачен.

– Хорошее дело, работать в этой репрессивной системе.

– Она не репрессивная. Она правоохранительная. Охраняет право, понимаешь?

– Да уж что здесь непонятного. Это ведь не бином Ньютона. Дядьки с резиновыми палками, которые ничего больше не умеют, следят за тем, чтобы никто не высовывался. Тех, кто высовывается, бьют, – раз начав иронизировать, Вадим явно не собирался останавливаться.

– Откуда ты это взял? – Лешка вскипел быстро, потому что этот разговор был далеко не первым, и он знал, что переубедить отца не получится. – Там нормальные люди работают, как ты и я.

– Как я? – Вадим пытался прикрыть откровенную злость улыбкой, поэтому гримаса получалась жутковатая. – Ну спасибо, сын.

Надя попыталась вмешаться:

– Ребята, ешьте, а? Остывает же.

Лешка сбавил темп:

– Я просто хочу сказать, что в полиции работают нормальные, порядочные люди. И работа у них не из приятных. Но они ее делают, потому что должны.

– Возможно, они должны. Я о них ничего не знаю, – парировал Вадим. – Но при чем здесь ты, скажи на милость? Внук прославленного художника. Картины деда в Третьяковке висят. Сын художника. Ты все детство рисовал, и как рисовал! Ну как так, Алексей?

– Ну как так! Да вот так. Какой от твоего искусства прок? Оно делает мир лучше?

– О господи, каждый день одно и то же… и когда вам только надоест, – пробормотала Надя и попробовала сменить тему: – Котлеты совсем не удались, раз не могут вас отвлечь от дискуссии?

– Котлеты просто супер, дорогая, – дежурная похвала мужа вынесла Надю за воображаемую черту, внутри которой разворачивались боевые действия. – Да, искусство делает мир лучше! И я могу понять, почему в милицию идут те, у кого нет образования, эрудиции, внятной семейной истории, но у тебя же совсем иная ситуация!

– Да, конечно. У меня она совсем другая. Мне с детства выносили мозг этими кисточками, красками, колоритом и этюдами. – Внук художника и сын художника говорил об искусстве без того почтения, которого от него ждали. – Я в художку восемь лет ходил, как на каторгу. Бархатные штанишки, кофточки с жабо, бабушкины восторги – а я хочу сам жить, сам, понимаешь? Хочу жить так, как я решил! Мне нужно, чтобы мир был лучше – и не где-то там, а здесь, на нашей улице, в нашем доме. Чтобы в нем было меньше нечисти, чтобы матери было, наконец, на кого опереться.

Лешка осекся, увидев, как отец вздрогнул и побледнел, стиснув вилку.

– И вообще, ну чего мы спорим? – сказал он уже тише. – Я же сказал, что буду адвокатом. В полиции не останусь. Просто чтобы быть хорошим адвокатом, надо поработать на земле. Это так называется – на земле. Когда видишь все изнутри и проходишь все этапы.

– Леш, возьми еще котлетку, – вмешалась Надя. – А чем ты сам там занят? Ты ведь не ловишь преступников? Наверно, помогаешь кому-то, да?

– Ну, в основном я, конечно, бумажки там ношу. Но и наблюдаю, как работают. Как опрашивают, например, – переключившись на приятную для себя тему, Лешка мгновенно расслабился. – Руководитель практики у меня прикольный – майор Прохоров. Он такой типа продвинутый чувак, книжек много читает, история там, криминалистика, психология. В отделении его профессором зовут, но только за глаза, он мужик жесткий.

– И что, чему интересному он тебя научил? – Вадим уже взял себя в руки и старался говорить мирно, в тон сыну.

– Ну он много всего читает по нашему делу. Там же все время новое что-то публикуют, и статьи, и книжки. В основном на английском, конечно, но и переводят же. Вот, например, прям свежая теория, почему люди становятся преступниками? – Он смотрел на отца так, будто приглашал его включиться в увлекательную игру.

– И почему же?

– Ребята, вам не надоело? Может, сменим тему? Я чай поставила, пирог уже вот-вот будет готов, – Наде не нравились разговоры о преступлениях, но с тех пор, как сын пошел на юридический, эти темы в доме обсуждались постоянно.