пустил. А ты снова в сон собрался? Э, братец, больно много чести. Хватит тебе уже… ленно тут возлежать. Далеко тебе до римских патрициев.

– Я мало спал, – хмуро отнекивался Гришка.

– Ого-го – «мало»! Мне бы такое «мало». Я бы не жаловался на жизнь, владей я таким долгим ласковым сном. Ты уж почти сутки дрыхнешь.

Гришка недоверчиво покосился на него.

– Ну, и чёрт бы с ним, дальше буду спать, – нехотя доложил он.

– Да ты, видно, и не знаешь, что нашли-то тебя в прибрежном касатике. Прибило тебя, видать, быстриной, и видать, с горящего леса. Романтично, а? Половина деревни тебя хоронить собралась, даже дед Сашка отошёл от заготовленного гроба и понес твоей бабке рубь на похороны, а поторопился и изгваздал себя в насмешках всего нашего люда.Пришла тётя Света, бывшая медичка, и сказала, что ты просто без сознания, а так жив-здоров и проживешь кучу лет без докторов.

В мозгу Гришки тут же щёлкнуло. Врезались воспоминания.

– Я же Гвидона в лесу оставил! И лес… сгорел?

– Ох, Гриха… – Алексей понуро опустил голову, прикрыл лицо рукой. Сердце у Гришки заморозило. Неужто и Гвидон?..

Алексей неуместно хихикнул и мигнул лукавым глазом из-под ладони.

– Ты аж позеленел. Эта шутейка стоила того, чтобы посмотреть на твое выражение, – едко выкинул он, принимая беззаботный облик. – Нормально всё с лесом, дымило только сильно. Пока считают, что это торфяники загорелись под землёй. Невиданное дело тут творилось.

Алексей не выпускал из рук чашку, которую он для себя выбрал, когда впервые побывал в гостях у Гришки и его бабушки. Такой уж он, Алексей, был – аристократ по всем меркам. Собственным меркам. Его главной мечтой было, как он сам признавался, «научиться говорить красочно, чтобы слова, срывались с языка плавно и непринуждённо, как листва с деревьев по осени, и чтобы сочились слова силой и убеждением». Но в итоге речь его была пестра да не жива, отдавала театральностью и деланностью. Алексей был чем-то вроде искусственного, отшлифованного книжными оборотами алмаза, а не природным самородком.

– Значица, лес не сгорел? – оживился Гришка.

– Ну, говорю же, прекрасно поживает наш лиственник, прямо чудесно, лучше, чем мы тут. Вся деревня как на иголках. Только об этом и судачат и валят всё на строителей. И председатель подливает масла, молчит в ответ на расспросы, ничего не говорит, если намекают на вину застройщиков.

– Мне, значица, туда, в лес надо. – Гришка нервно откинул одеяло, скинул ступни на нагретый пол, в полосу света.

– Но-но, куда заторопился? – цокнул Алексей, суетливо дергая пальцами. – Тебе прописан покой. Лучше проспи еще тыщенку часов, чем шляться по лесу.

– А вот Гвидон бы выручил тебя, если бы ты был на его месте и потерялся в лесу.

– Ага, выручил бы, если бы ещё был человеком… личностью! – запоздало перечеркнул Алексей, но Гришка уже скрипел половицами, идя к престарелому шкафу за одежонкой.

– Я всё Галине Степановне расскажу, – обиженно канючил Алексей.

– Да пожалста, бабушка и сама бы за Гвидоном пошла, если б знала. Где она вопще?

– Пошла к тёте Клаве за настоем хмеля, тебя поить… сон тебе творить, – с творческим упоением закончил.

– И со мной тебя сидеть оставила?

– А кого ещё?

«Никого», ─ проследовал мысленный ответ. Слова Алексея несколько угнетающе воздействовали на Гришку, напомнив, что вернее него и Гвидона не было у него больше друзей.

Жил Гришка с бабушкой, родители остались где-то в городе; от чего они умерли, он не знал – бабушка упёрто не рассказывала, и вообще плохо их помнил, а дед пропал года три назад. Любил его дед Анатолий Семеныч Добровязов ходить в лес, был он герпетологом и считал Тупиковый лес с его болотами и речкой благодатной почвой для изучения земноводных.

Избенка их стояла на окраине села, у речной прикормки, ближе всех к лесу, раскинувшемуся на том берегу, поэтому частенько соседи сравнивали их избенку с маяком: заплутаешь по ночи в пуще, так если увидишь свет, не боись, это не светляк и не нечисть, это фонарь у дома Галины Степановны. Спасет он тебя, иди на него. Покоилась их бревенчатая истопка1 на завалинке2, поскольку от речки холодом и простудой тянуло. Слюдяные косящатые окошки в тисовом срубе, перекошенный тамбур да пара поскотников3 – вот и всё богатство Добровязовых.

– И без еды, и без питья пойдешь? – Алексей подозрительно глянул на Гришку, уже было шагнувшего в сенцы на выход.

– А ить прав ты, братец. – Гришка зашел в кухню.

– Сильно тебя присучило-то, – свистнул Алексей.

Гришка открыл кран, вода вспухла из-под алюминиевой пасти и тихонько зажурчала. Набиралась пол-литровая бутылка долго, муторно, как заговоренная.

– Так ты со мной, братец?

– В лес-то? – неуверенно билась чайная ложечка в пальцах Алексея. – Ты лучше дома оставайся, найдём мы твою драгоценную дворнягу. А пока тебе отдых нужен.

– Ты не переводи. Пойдёшь со мной? – и прямо в лукавые глаза Алексея зыркнул. Тот вздрогнул, выронил ложечку под струйчатое журчанье воды.

– Пойду, пойду, ну что ты. Я-то еще сытый. А тебя, не дай боже, быстро сморит голод.

Гришка промолчал, поставил полную бутыль на столешник. Что голод человеку, свыкшемуся с муторной работой в поле? Делу – время, как говорится.

Голому одеться – только подпоясаться. Собрались быстро, не зная лишних споров и хлопот. Гришка запахнулся в новенькую штормовку, а то летающая конина в этом году сильно досаждала.

В сенях перекрестился на юго-восток красного угла. Привычка, перенятая от деда перед походом в лес. Вот и пропал Анатолий Семеныч, потому как не перекрестился в последний день: то ли забыл, то ли пренебрег бытовым уставом. Так и остался где-то на болотах. С тех пор лики святых на божницах глядели как-то по-особенному печально и строго, а убрус на столе-престоле всё время был какой-то измятый, в складках, как будто хмурился.

На выходе из дому не забыли погладить медвежью лапу на двери – к удаче в пути. Откуда взялась эта медвежья лапка, затейливо обтянутая бахромчатым браслетом, известно было лишь домовому. Однако сделалась она необходимым предметом обихода, без неё изба стала бы чужой и неуютной.

Лесок Тупиковский стоял прямо на противоположном берегу реки, поднимался с займища реденьким кустарником, лозняком, а дальше уходил вверх пологим холмом. Крупнился, пригибаясь к воде, черношишкастый орешник. Речка Тупиха только в половодье казалась полной и налившейся, но давно уже больше походила на обросший ручей, простершийся меньше, чем на четвертину метров вширь.

От Гришкиного дома до плотинного мостка было рукой подать, поэтому частенько к