тем оповестив жену погибшего о случившемся. Перед тем как покинуть поляну, я решил в последний раз осмотреть, так сказать, место происшествия, в надежде отыскать что-нибудь, что могло бы подкрепить мои слова вещественным аргументом. Так, мне удалось найти кожаную охотничью сумку, где были сложены все необходимые припасы, ружье вместе с небольшим патронташем, закрепленным на прикладе этого самого ружья, и окровавленный складной ножик, лежащий в замерзшей руке покойника.

Такая находка породила некую несостыковку в моем представлении о произошедшей схватке между шатуном и Семеном Степановичем. Видите ли, вместо того чтобы использовать ружье как оружие, с помощью которого отразить нападение медведя было бы вполне реализуемо, Чапский предпочел обороняться складным ножиком, что, как вы понимаете, отнюдь не является достойным средством защиты от такого опасного зверя, тем более в зимнее время. Более того, Семен Степанович обладал широчайшими познаниями и достойными навыками в области медвежьей охоты, навыками, в которых, разумеется, никто не сомневался, ведь каждый его поход заканчивался бесспорным успехом, да и опыта в этом деле у Семена Степановича было предостаточно. Все мои доводы указывали на единственный правдоподобный вариант — по той или иной причине Чапский просто-напросто не смог воспользоваться собственным огнестрельным оружием. Но почему же? Я задумался. Отрывки различных догадок сразу же кинулись в мою голову. Может, ружье было сломано? А может быть, Семена Степановича медведь вовсе и не убил? Может быть, его всего-навсего кто-то подстрелил, произведя меткий выстрел прямо ему в спину, а зверь пришел лишь после? Все эти мрачные мысли в мгновение проскользнули у меня в черепной коробке, однако все же они внезапно были прерваны раздавшимся сверху тяжелым грохотом раскатистого грома.

Я поднял голову вверх и посмотрел на небо. На нем не было видно ни солнца, ни облака, ни даже какой-либо тучки: все уже давно исчезло, безвозвратно испарилось, оставив за собой лишь дымчатый призрачный туман, из-за которого невозможно было определить границу, разъединяющую вершины сосен и гаснущий небесный купол. Мгла властвовала и на земле, лениво обволакивая влажные стволы деревьев тоненькой зыбкой паутиной, тем самым погружая обледенелый луг в пучину вялой сонливости. Под моими ногами звенела протяжная песня скулившего ветра, что заставлял задорно скакать тяжелые мокрые снежинки. Постепенно его гул начал усиливаться, становясь все более мятежным и пронзительным. Все чаще я стал слышать глухой шелест сосновой хвои и скрип гнувшихся деревьев. Меня охватило гнетущее беспокойство, сердце мое встревоженно запрыгало у меня в груди. Надвигалась суровая вьюга. Я больше не мог ждать — захватив с собою на всякий случай несколько вещей, некогда принадлежавших Семену Степановичу, я вместе со своей собакой быстрым стремительным шагом двинулся из лесу, в надежде покинуть его до наступления бури.

С момента моего отступления прошло около часу. За это время я сумел успешно покинуть лес, добрался до поселка и оповестил лесника Ивана Ивановича о произошедшем со мною событии, оставив у него мою собаку, чтобы забрать ее к себе уже после окончания бури. Последним пунктом моего долга оставался разговор с Елизаветой Михайловной, после чего я бы смог скинуть с себя камень этой ненужной мне ответственности и забыть обо всем этом как о страшном сне. Признаться честно, я понятия не имел о том, где же находился дом Семена Степановича, что вынудило меня расспросить несколько человек о местоположении участка Чапского. Получив нужную мне информацию, я все же отыскал ту самую усадьбу. Я увидел небольшой двухэтажный деревянный домик с багровой двускатной крышей и торчащей из нее кирпичной трубой. В центре отчетливо виднелся небольшой балкончик, который, как мне показалось, уже давненько никто не расчищал, ибо он был полностью покрыт толстейшим снежным слоем. Во всех окнах ставни были закрыты, в каком-то окне ставен не было вообще, и оно было заколочено гнилыми сосновыми досками с торчащими по краям ржавыми гвоздями. В общем, зрелище было весьма неприятное, тем не менее, я уже не мог ничего поделать и, наконец, решился постучать в дверь.

Мне отворили не сразу — сквозь стены мне был слышен какой-то подозрительный мебельный шум и звон легких коротких шагов. Послышался протяжный дверной скрип, и передо мной предстала тоненькая фигурка Елизаветы Михайловны. Состояние ее, по крайней мере внешнее, показалось мне весьма плачевным. Глаза вдовы были полностью опустошены, нижняя губка лихорадочно дрожала, волосы ее были слегка взъерошены. Она смотрела на меня будто в ожидании чего-нибудь страшного и мучительного, зрачки Елизаветы Михайловны немножечко подпрыгивали, своей вечной обреченностью пожирая мой удивленный взгляд, точно моля меня о помощи, оказать которую я бы никогда не смог. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

— Добрый день-c, — жалостливым обеспокоенным голосом промолвила она, — чем я могла бы быть вам полезна?

Немного подумав над предстоящим ответом, я, стараясь не растерять собранное мною спокойствие, сказал:

— Здравствуйте, Елизавета Михайловна, я …

— Прошу меня извинить-c, изволите зайти внутрь? — спросила она жалобным тоном. — Сами понимаете, на улице достаточно холодно, и…

— Позвольте-c, не стоит. — сказал я решительно отрезав. — Так или иначе, я не займу у вас слишком много вашего времени. Вероятно, вы думаете, что я местный охотник, в таком случае вы будете размышлять в абсолютно правильном направлении. Я всего лишь пришел сюда, чтобы сообщить вам о том, что …

Я сделал паузу.

— … что во время моей сегодняшней охоты в близлежащем лесу я обнаружил мертвое тело вашего мужа. Я предполагаю, что причиной его смерти была схватка с медведем шатуном. Несколько минут назад я рассказал о случившемся леснику Ивану Ивановичу, покойника найдут в указанном мною месте и похоронят со всеми надлежащими почестями, о чем вы можете не беспокоится. Разрешите выразить мои глубочайшие соболезнования.

Когда мой голос затих, я заметил, как глаза Елизаветы Михайловны мгновенно задрожали и начали ярко блестеть. Ее спина изогнулась, тело ее скукожилось в жуткой лихорадке, тонкие губы вздрогнули, исказившись в ощущении колкой боли. Белая как полотно, она с убитым видом склонилась, стала на колени и горько безутешно заплакала. Обреченно всхлипывая, то ли из-за непонятного стыда, то ли из-за болезненного желания отлучиться от всего окружающего ее мира, она трясущимися руками закрыла свое скорбное горестное лицо.

— Елизавета Михайловна, — сказал я в попытке приглушить страдания моей собеседницы, — прошу вас, ради Бога…

Неожиданно, всхлипы Елизаветы Михайловны сразу же прекратились. Она медленно опустила свои руки, раскрыла свой истощенный лик и вопросительно посмотрела на меня.

— Нет, вы меня не понимаете, — обрывисто прошептала Елизавета Михайловна. — Это все не медведь, это я, я виновата!

Меня тотчас охватила резкая растерянность. Напористые