– Послушай, Шейла, – говорит Гарольд так же тихо и с мольбой оставить его в покое, которая сквозит в каждом звуке, быть может, против его воли.

Я смотрю на сказочный вход в отель, но ничего не вижу.

– Даже если бы ты и впрямь была в Берлине, у меня не было бы ни малейшей возможности с тобой встретиться. Я целый день занят, а вечером ужинаю с людьми, от которых зависит моя карьера. Освобожусь только ночью, не исключено после двенадцати, когда твой день рождения пройдет, а ты будешь спать. Милая!.. – чуть мягче прибавляет он, чтобы скрасить строгий тон своей пылкой речи.

Занят… карьера… – раздумываю я, кивая. Значит, правильно я догадывалась. У него всего-навсего дела. Стоило ли себя изводить?

– Я потом объясню, зачем сюда приехал, – ласково бормочет Гарольд, и мое израненное сердце будто смазывают целебным бальзамом.

Но успокоение непродолжительно: из трубки вдруг слышится странный стук, потом не то шипение, не то шелест. Перевожу невидящий взгляд на старинные фонарики, и мне чудится, что свет, потешаясь надо мной, едва заметно колышется.

– Все, Шейла, я и так опаздываю! Тут… гм… горничная, – торопливо и сбивчиво произносит Гарольд. – Потом поговорим. Обо всем!

– Угу.

– Да, поздравляю! – восклицает он, слава богу вновь вспоминая, какой сегодня день. – Отметим чуть позже. Разумеется, с шампанским и подарками!

Связь прерывается. Мое настроение, еще несколько минут назад столь боевое, вдруг падает до нуля. Проклятье! Если бы Гарольд прямо сказал, что охладел ко мне, хоть была бы определенность. А так… Будто варишься на медленном огне, такая это пытка – неопределенность.

Медленно вхожу в вестибюль, нимало не волнуясь, что швейцар у двери уже поглядывает на меня настороженно. Продолжать операцию, которая, по сути, еще и не началась, пропадает всякая охота, но я плыву по течению, слишком расстроенная происходящим.

– Чем могу служить, мисс? – спрашивает портье на прекрасном английском, бог знает по какому признаку определив, что я не немка.

Тяжело опускаюсь на кожаный диванчик напротив стойки и уже собираюсь покачать головой, когда на ум приходит дельная мысль.

– Газеты у вас можно приобрести? – Встаю и подхожу к стойке.

Холеное лицо портье, по которому в жизни не скажешь, что бедолаге пришлось проторчать в этом вестибюле всю ночь, расплывается в улыбке, какими одаривают клиентов по всему свету: будем счастливы исполнить любой ваш каприз, естественно, за соответствующую плату.

– Конечно, у нас можно купить газеты. Какие вас интересуют? На английском или немецком?

На миг задумываюсь. Мои познания в немецком ограничиваются набором расхожих фраз типа «Auf Wiedersehen!», «Guten Tag!» и «Wie geht es dir?». Да, еще я знаю несколько строк из Гейне – лет восемь назад мы разучивали «Лорелею» с младшей сестренкой Бетси, которая мечтала стать лингвистом и готовилась к поступлению. Ich weiЯ nicht, was soll es bedeuten, DaЯ ich so traurig bin. Ein Mдrchen aus uralten Zeiten, Das kommt mir nicht aus dem Sinn. (Не знаю, о чём я тоскую. Покоя душе моей нет. Забыть ни на миг не могу я преданье далёких лет.)

Я тоже все мечтала изучать немецкий хотя бы для того, чтобы почитать в оригинале любимого Ремарка и Цвейга и побродить по немецким городам без экскурсовода, но сколько раз ни бралась за самоучители, дальше правил произношения не продвигалась. Говорю же: мне, по-видимому, недостает силы воли. И всегда мешает сознание того, что слишком популярен мой родной язык и что худо-бедно объяснишься на нем, очутись хоть в Ямусукро. Словом, читать на немецком периодику я совершенно не в состоянии, однако для маскировки лучше подойдет именно какая-нибудь «Франкфуртер альгемайне» или там «Шпигель», никак не «Дейли телеграф». Делаю умное лицо и отвечаю:

– На английском и на немецком.

– Пожалуйста! – Портье с готовностью выкладывает на стойку несколько газет. – Свеженькие. Привезли буквально полтора часа назад.

Покупаю «Бильд цайтунг» и какую-то англоязычную, даже не взглянув на название, и смотрю на портье с самым что ни на есть серьезным видом.

– Что-нибудь еще? – услужливо спрашивает он. – Программки экскурсий, рекламные проспекты туристических поездок? Вообще-то ими занимается консьерж, но он будет позднее. А пока я бы мог…

– Нет-нет. – Жестом прошу его не продолжать. – А «Человек-паук» у вас есть? Свежий выпуск?

Подозрительно ровные брови портье – такое чувство, что он их, как женщина, выщипывает, – медленно ползут вверх.

– Что, простите?

– «Человек-паук»? – невозмутимо повторяю я.

– Это случайно не… – Портье качает головой, не осмеливаясь произнести вопрос до конца, чтобы не выставить себя дураком: его догадка прозвучит слишком глупо и совсем не к месту.

– Да-да, я про комиксы. Милое дело: от души посмеяться перед этими скучными деловыми переговорами, – говорю я, корча гримасу.

На физиономии портье застывает идиотское выражение: брови изогнуты дугами, точно у клоуна, рот приоткрыт, в глазах вопрос: это я сошел с ума или?..

Покатываюсь со смеху. Парень облегченно вздыхает.

– Пошутили. – Тоже хихикает, правда несколько неуверенно. – Как же я сразу не догадался?

Похлопываю его по руке и киваю.

– Конечно, пошутила. Пожалуй, весьма неостроумно. Простите.

Возвращаюсь на кожаный диван, ругая себя. Говорю же: когда на душе плохо, хоть караул кричи, из меня фонтаном бьет хохот, так и тянет что-нибудь выкинуть. Впрочем, этот фокус сыграет мне на руку: портье хоть оставит меня в покое, не станет рекламировать их «уютный бар» и «лучшего в Берлине шеф-повара».

Газету на английском убираю в черную кожаную сумку. Совершенно новую – ее пришлось купить вместе с костюмом, чтобы ничто в моем облике не напоминало о Шейле Уинклер. Надеваю солнцезащитные очки с большими почти круглыми стеклами и беру в руки «Бильд». Скажете, глупо сидеть в очках не на улице, тем более утром, когда не успело взойти солнце? Согласна. Однако в наше время темные очки не просто удобство, но и часть имиджа. Зайдите в какое-нибудь лондонское кафе поздно вечером или в проливной дождь – непременно хоть на одном из посетителей увидите солнцезащитные очки. Словом, мой вид немного нелеп, но уж точно не привлечет к себе особого внимания и никого не будет шокировать. Зато в очках я совершенно другой человек. А для меня это сейчас самое важное.

Вспоминаю тот голос, что услышала из трубки, и меня одолевают сомнения. Слишком явственно он звучал, совсем не телевизионно. И интонации были не киношные и не из рекламы и фраза прозвучала, хоть я и не разобрала слов, очень уж жизненно. На миг представляю, что Гарольд уходит к другой женщине, и мир с его несчетными приятностями и загадками, которые для того и созданы, чтобы их разгадывать и не скучать, вдруг превращается в кучу старого грязного подтаявшего снега, что давным-давно утратил чистоту и новизну и не может радовать глаз – лишь удручает. Чувствую, что углубляться в эти мысли опасно, и дабы спастись, заявляю себе: все это глупые плоды разыгравшегося воображения, последствия треволнений и недосыпания. Перед вылетом в Германию я спала каких-нибудь четыре часа, точнее и того меньше, ведь сон долго не приходил и я ворочалась в кровати, все гадая, что выйдет из моей рискованной затеи. Неудивительно, что теперь сгущаю краски и придумываю то, чего не может быть.