— Спасибо. — Она решительно встала. Извлекла из сумки конверт и положила на стол врачу.

— Нет-нет. — Анна Сергеевна отодвинула приношение. — Вот вернетесь сюда месяца через два здоровая, повеселевшая, избавившись навсегда от этой гадости, тогда и поговорим… — Кивая уходящей Нине головой, она открыла дверь кабинета. — Следующий!..

— Заходите!

Нина толкнула двери с табличкой «Емец И. М. Зав. отделением» и вошла. Зав. отделением Игорь Михайлович Емец наличествовал — как раз пил чай. Был он толст, лыс, басовит, кареглаз и каким-то непостижимым образом сразу располагал к себе.

— Здравствуйте. Я от Анны Сергеевны. — Нина подошла к столу и положила записку. — Вот.

— Давайте, — весело сказал Емец и поставил на подоконник свою большую чашку, на которой почему-то было написано «Маша». — Собственно, милая девушка, она мне уже звонила. — Держа в одной руке записку, он быстро читал ее; другой же на ощупь извлек из тумбы стола еще чашку — с красным сердечком и надписью «Оля», быстро налил кипятку из чайника и бросил пакетик с заваркой. Как по волшебству появилась початая коробка конфет. — Сахарок! — Из неиссякаемых недр стола появилась третья чашка с надписью «Карина» и комковатым сахаром со следами чайной заварки.

— Спасибо, я без сахара. — Нина вдруг почувствовала, что этот лысый доктор с красными руками ей нравится. — Анализы вот…

— Давайте! — Так же весело, как и угощал Нину, он протянул толстую лапу за бумажками. — Так, так. — Скрепка небрежно отлетела в сторону. Бланки анализов он бегло просматривал и клал в сторону, лицом вниз. Дойдя до последнего, он сложил руки на животе и быстро закрутил большими пальцами «мельничку». Снова весело посмотрев на Нину, он вдруг спросил: — Ну, и как мы дошли до жизни такой?

Здесь, в этом кабинете с табличкой «Емец И. М. Зав. отделением», на втором этаже серого больничного корпуса, Нина Кузнецова, хрупкая натуральная блондинка, тридцати двух лет от роду, вдруг почувствовала себя так, как чувствовала на соревнованиях перед финальным выступлением — стальной сжатой пружиной, — и веселость доктора Емца каким-то непостижимым образом — то ли через крепкий чай, то ли просто через чашку с именем «Оля» — передалась ей.

— А черт его знает! — ответила она, глядя в его карие с искорками глаза.

— Вот это хорошо! — Ответ явно ему понравился. — Дети есть?

— Сын. Димка, пять лет.

— Это тоже хорошо. Сами понимаете, детей у вас больше не будет. — Хирург жестко, по-волчьи взглянул на нее.

От этого взгляда, от властного жеста красной лапищи доктора, ухватившей стул за старую деревянную спину, ей вдруг стало совершенно ясно: все, шутки кончились. Обратного пути отсюда у нее нет.

— Значит так. Рассказываю. Поскольку вас прислала лично Анна Сергевна, оперировать буду сам. Операционные дни — среда и четверг. С понедельника я ухожу в отпуск на две недели — приедете сюда в третий понедельник, считая от сегодняшнего дня. Утречком, часов в девять, приезжаете и оформляетесь в отделение. Анализы хреновые, скажем прямо, но так у нас с вами получилось. Дальше будет лучше. Это я вам обещаю. Крещеная?

— Что?.. — не поняла Нина.

— Я спрашиваю, вы крещеная?

— А какое это имеет значение? — Нина растерялась.

— Имеет, раз спрашиваю. Если не крещеная, окреститесь.

— Я крещеная. А…

— Понимаете, — перебил ее толстый доктор и сделал комически-зверское лицо — явно для опустившей углы рта пациентки. — Мы, хирурги, страшно суеверные. И предпочитаем резать крещеных больных. Знаете, как бабки-знахарки — они ведь только крещеных пользуют. Не знаю, в чем дело, — хитро прищурился он, — но крещеные больные и наркоз переносят легче, и заживает на них все как, извините, на собаке. Кстати, к знахарям ходить не рекомендую. Категорически. Не ваш случай. Голову заморочат и ничем не помогут. А в церковь сходите.

Слушая его, Нина, от природы бледная, побледнела еще больше. Хирург понял и захохотал.

— Ну что вы, что вы! Не перед смертью… Просто… попросите. Я и сам иногда хожу — хорошо так, знаете, спокойно… и прошу за своих. — Он кивнул на дверь, ведущую в отделение. — И съездите куда-нибудь, если еще не отдыхали. Лучше, чем дома сидеть и переживать. Можно и на море. Но на солнце не сидите, боже упаси… так, под зонтичком, под грибочком. Отдохните, подышите, поплавайте… Значит, свидание у нас через две недели. — Он протянул Нине ее бумаги. — Сейчас зайдите на пост дальше по коридору, возьмите список, что нужно купить для операции. Заранее извините, но больные наши теперь все покупают сами. Иногда даже и инструменты. Никто ведь не хочет, чтобы его шили тупой иглой! Только персонал нигде не продается: санитарку третий месяц не найдут — одна на весь этаж, — решил пошутить Игорь Михайлович, но шутка не задалась, и он вдруг разгневался. — А у нас хирургия! И реанимация! Сестрички сами полы моют!.. А, ладно, — перебил он сам себя. — Вас это не касается. У вас сейчас и без моих истерик забот хватит. Идите. До третьего понедельника.

— Доктор, я хотела как раз об оплате… — Нина почему-то покраснела. — Анна Сергеевна…

— Потом, потом. — Доктор зачем-то стал передвигать чашки на столе. Тема ему явно не понравилась. — Вот сделаем все, потом и поговорим. И не беру, извините, ничего вперед, и ничего не обещаю… потому что примета плохая. Вот вам на всякий случай… В отделение никогда не дозвонишься… Домашний и мобильный… — Провожая Нину, он галантно открыл перед ней плохо окрашенную, но чистую дверь своего кабинета. Санитарка, хоть и одна на два отделения, видимо, службу свою несла исправно.

Выйдя от веселого заведующего отделением, Нина внезапно утратила весь кураж. Из нее как будто выпустили воздух. Заболел и запульсировал живот, и она вдруг очень ясно представила себе, как там, внутри, эта злокачественная опухоль, нечто совершенно чуждое ее здоровому, молодому организму, живет своей, отдельной жизнью; делятся, растут ее клетки, и она потихоньку тикает — бомба с, часовым механизмом… Под ярким солнцем Нина почувствовала ледяной озноб — нервная дрожь сотрясала ее, и, не в силах совладать с ней, она села на ближайшую скамейку.

Слезы, которые Нина сдерживала весь день, хлынули потоком. Она попыталась на ощупь найти платок, но ничего не получалось. Тушь попала в глаза и, смешиваясь со слезами, черными потоками поползла по щекам. Наконец она выдернула из сумки Димкину пеленку и уткнулась в нее лицом. Несколько минут она просидела, содрогаясь в конвульсивных рыданиях, ничего не видя и не слыша, только прижимая к лицу эту пеленку, стиранную, должно быть, сотни раз, но все еще, как ей казалось, пахнущую маленьким Димкой. Нина вспомнила, как мама в детстве учила: открой рот и глубоко подыши. Она открыла рот и подышала, и слезы пошли на убыль. Посмотрелась в зеркальце. На щеках грязные разводы, глаза красные, лицо пятнистое. Красавица… Мимо две толстые веселые тетехи в белых халатах провезли громыхающую тележку, уставленную кастрюлями и ведрами с надписями «компот», «первое» и «второе». Откуда-то, наверное, с больничной кухни, ветром доносило запахи. И Нине сразу же захотелось и первого, и второго, и даже жидкого больничного компота. «Жизнь продолжается. Я не дам этой штуке взять над собой верх». Рядом, в киоске, у безучастной сонной продавщицы она купила бутылку воды и, зайдя за киоск, умылась. У круга «Больничный городок», с неприятным названием Померки, парковались маршрутки. И она с каким-то печальным удовлетворением увидела, что доедет почти до самого дома. «Васька легко сможет ко мне приезжать», — подумала она.