С тех пор все было просто замечательно.

Хейли включила стоявший на кухне телевизор и попала на последние известия «Фокс ньюз». В Атлантике, неподалеку от Азорских островов, упал «Боинг-747» компании «Американ эйрлайнз». Никто не выжил. Отправленным на место крушения поисковым командам пока не удалось обнаружить черные ящики. Хейли до жути боялась самолетов, и, когда она смотрела на плавающие в воде обгоревшие обломки, ее пробила дрожь: она представила, что, должно быть, чувствовали обезумевшие пассажиры, которые, теряя сознание, понимали, что переживают последние мгновения, перед тем как упасть прямо в океан. В самолет она села всего раз, когда ей нужно было лететь к бабушке Мириам, жившей под Солт-Лейк-Сити. Ей тогда едва исполнилось десять, и она просидела весь полет, вперившись в небольшой телевизор, по которому показывали мультфильм «Машинки», лишь бы не думать о пропасти, отделявшей ее от земли.

Хейли поставила чемоданы на крыльцо и взглянула на машину, стоявшую на подъездной дорожке. Она выгнала ее из гаража еще вечером и помыла. Сверкающий на солнце красный кузов напоминал огромный помидор.

Отец купил коллекционную модель «Шевроле» пять лет назад и сам почти не пользовался ею. Он обещал Хейли, что это будет ее первая машина, которую он торжественно подарит ей на семнадцатилетие.

Хотя до сих пор Хейли каталась на «Шевроле» только по своему кварталу, она настояла на том, что поедет в Сент-Джозеф на машине, хотя изначально было решено: тетушка сама заедет за племянницей. Сначала та спорила, узнав о решении Хейли, но потом, как всегда, сдалась.

Над Уичито раскинулось ослепительно-голубое небо – ни облачка. При такой прекрасной погоде в Канзасе, казалось, вполне можно было жить.

Укладывая вещи в багажник, Хейли заметила Руперта Удолла, соседа из дома напротив, – он приглядывал за двумя своими сынишками, резвившимися с пластмассовыми саблями на лужайке. Руперт махнул ей рукой, и она решила помахать ему в ответ. Этому извращенцу. Она знала, что он подглядывает за ней, когда она в своей спальне одна. Впрочем, ее это скорее забавляло, и жаловаться на него отцу она не думала. Да и потом, он был не так уж плох, только староват на ее вкус, хоть и сохранил остатки былой привлекательности; в свои сорок он по нескольку часов в неделю торчал в спортзале, красуясь перед девицами, напрочь лишенными достоинства. Несколько дней назад Хейли специально расхаживала полураздетая перед окном, болтая по телефону с Линдси. Она знала: он следит за ней, затаившись в темноте, и в тот вечер она не раз делала вид, что расстегивает лифчик, но так и не доводила дело до конца, даря ему надежду и все откладывая минуту, когда он наконец сможет насладиться видом ее обнаженной груди. Закончив говорить по телефону, она быстро задернула шторы, оставив его, недовольного, сидеть в одиночестве в кресле и заниматься самоудовлетворением, рисуя себе то, что она так и не позволила ему увидеть.

Хейли, когда хотела, могла быть непревзойденной соблазнительницей.

Перед отъездом она обошла все комнаты дома, проверив, закрыты ли окна. Полгода назад обокрали Паркеров – они жили в конце улицы. С тех пор здешние домовладельцы платили частной компании, чтобы ее сотрудники дежурили по ночам и приглядывали за опустевшими домами, особенно в сезон отпусков.

И все же это мало утешало. В покинутых хозяевами домах могло случиться бог весть что.

Дверь в отцовскую спальню была приоткрыта. Хейли проскользнула внутрь и ступила босыми ногами на скрипучий паркетный пол. Она давненько сюда не заглядывала и следов присутствия отца почти не заметила, как будто он не ночевал у себя несколько дней. Все здесь казалось холодным, безжизненным.

Шторы были задернуты – Хейли раздвинула их, чтобы впустить немного света.

На ночном столике лежал экземпляр «Костров амбиций» Тома Вулфа. Отец ее всю жизнь был заядлым книгочеем. А она, несмотря на его попытки увлечь ее литературой, не прочла до конца ни одной книжки и всегда недоумевала, как он умудряется выкраивать время, чтобы проглатывать такие «кирпичи».

На стене, над кроватью, висела увеличенная фотография матери Хейли, стоящей на коленях на песчаном пляже в Санта-Монике; снимок был сделан, когда та была беременна. Хейли пристально вглядывалась в лицо матери – она смотрела, прищурившись, в объектив фотоаппарата, у нее были длинные, до плеч, темно-русые вьющиеся волосы, которые она потом коротко постригла и больше никогда не отращивала. Хейли снова попыталась уловить свое сходство с матерью, которое, как все обычно говорили, имелось. Однако носы у них были разные, это точно. Хейли задержала взгляд на округлом животе матери и представила, как лежит, свернувшись комочком, в ее утробе. Наверное, мать выглядела такой счастливой, а улыбка ее казалась такой светлой потому, что она ощущала жизнь внутри себя. По крайней мере, Хейли хотелось так думать. Ожидала ли тогда ее мать, что когда-нибудь этот комочек превратится в ребенка, а потом в девочку-подростка? Как бы то ни было, тогдашняя материнская радость навсегда запечатлелась на стене в этой спальне.

Родители Хейли жили в Санта-Монике. Мать была на четыре года старше отца, и примерно в одно и то же время они оба ходили в школу Хай-Хиллз. Однажды мать рассказала Хейли, что они часто встречались, когда были детьми, а потом подростками, но заговорить друг с дружкой никак не решались. По-настоящему они сошлись чуть позже – на вечеринке у одной общей подружки. Матери тогда было двадцать два, она училась на факультете журналистики в Университете Беркли и большую часть года жила в студенческом городке. Она сразу узнала в чертах сидевшего в уголке молодого человека паренька, которого не видела по меньшей мере три года, со школьных времен, и который в ту пору был слишком юн, чтобы она могла обратить на него внимание. Во всяком случае, так думала Хейли, хотя на самом деле, судя по тому, как мать об этом потом рассказывала, она влюбилась в него еще до этой знаменательной встречи. Хейли видела фотографии отца, где ему было пятнадцать лет. Он уже тогда был неотразим.

Они провели вместе всю ночь и с тех пор не разлучались. Следующей зимой они перебрались в просторную квартиру на Барнард-уэй, с видом на океан. Отец тогда учился на инженера, а мать вскоре устроилась спортивной журналисткой на местный телеканал, чтобы как-то сводить концы с концами. Она часто с ностальгией вспоминала о тех временах, о рождении дочери, благо с этим были связаны лучшие годы ее жизни. То было счастливое преддверие их последующего переезда в Канзас. У Хейли сохранились дорогие воспоминания о детстве, проведенном в Санта-Монике: о выходившем на проспект балконе, где она любила сидеть, свесив ноги за решетку, и о простиравшемся чуть дальше Тихом океане, который сверкал на солнце; о соседке снизу, миссис Моррис, угощавшей ее сладостями, когда та, случалось, забирала ее к себе по вечерам; о прогулках с отцом по пляжу…

Несмотря на любопытство, Хейли не решилась открыть ящики комода, боясь наткнуться на порнографические журналы, спрятанные под отцовским бельем. Или, хуже того, на фотографию чужой женщины.

Последний раз за совместным обедом, перед самым своим отъездом, отец выглядел озабоченным. Он приготовил одно из любимых блюд Хейли – пасту с лососем. Отец и дочь уже давно не сидели вот так, вдвоем. Они обедали за низким столиком в гостиной, а потом смотрели кино, после чего Хейли отправилась с подружками в бар в центре города. Отец все реже выходил из дома и проводил вечера в основном у себя в комнате за книгой. Ему едва исполнилось тридцать восемь, и, не будь он ей отцом, она с удовольствием вытаскивала бы его с собой на вечеринки.