– Старым? – переспросила миссис Молфри. – Рул? Ничего подобного, моя дорогая! Готова поставить на кон свою репутацию, что ему ни на день больше тридцати пяти. А какой красавец! Какая обворожительная улыбка!

– А я называю его стариком, – спокойно заметила Горация. – Эдварду всего двадцать два.

После этого говорить им, похоже, было более не о чем. Миссис Молфри, сообразив, что вызнала у своих кузин все новости, которые те склонны были ей сообщить, уже стала подумывать о том, чтобы откланяться. Хотя она и жалела Элизабет, заметив отчаяние, которое вызвала в ней столь великолепная перспектива, понять его она не могла и сочла, что чем раньше лейтенант Херон отправится обратно в свой полк, тем будет лучше для всех. Поэтому, когда отворилась дверь, впуская скромную женщину неопределенного возраста, которая с придыханием в голосе сообщила Элизабет, что внизу стоит мистер Херон и умоляет ее уделить ему малую толику своего времени, она поджала губы и постаралась изобразить на лице все неодобрение, на какое была способна.

У Элизабет на щеках расцвел жаркий румянец, но она поднялась с софы и негромко сказала:

– Благодарю вас, Лэйни.

Казалось, мисс Лэйни разделяет – хотя бы отчасти – то неодобрение, что испытывала миссис Молфри. Она с осуждением взглянула на Элизабет и предположила:

– Моя дорогая мисс Уинвуд, вы полагаете, вам следует видеться с ним? И вы думаете, что вашей маме это понравится?

Элизабет же ответила со свойственным ей мягким достоинством:

– У меня имеется разрешение мамы, дорогая Лэйни, чтобы… чтобы сообщить мистеру Херону о предстоящих переменах в моем положении. Тереза, полагаю, ты не станешь говорить о любезном предложении лорда Рула до тех пор, пока… пока не будет сделано официальное объявление.

– Слишком уж она благородна! – вздохнула Шарлотта, когда дверь мягко закрылась за мисс Уинвуд. – И как горько думать о страданиях, выпадающих на долю нас, женщин!

– Эдвард тоже не избежал их, – заметила практичная Горация. Устремив свой пронзительный взгляд на тетку, она добавила: – Тереза, если ты р‑разболтаешь хоть слово, тебе придется пожалеть об этом. Что-то со всем этим нужно д‑делать.

– Что же здесь можно сделать, если милая Лиззи уже готова принести себя в жертву? – мертвым голосом поинтересовалась Шарлотта.

– Страдания! Жертва! – не выдержала миссис Молфри. – Господи, да вас послушать, так Рул не человек, а людоед какой-то! Ты окончательно лишила меня терпения, Шарлотта. Городской особняк на Гросвенор-сквер[4], а в Миринге[5]– поместье, по слухам, просто потрясающее, с парком на семь миль в окружности и тремя роскошными воротами!

– Она займет высокое положение, – по-прежнему с придыханием согласилась маленькая гувернантка. – Но разве кто-нибудь подходит для него лучше, чем дорогая мисс Уинвуд? Мне всегда казалось, что она самой судьбой предназначена для такого.

– Фу! – презрительно фыркнула Горация и щелкнула пальцами. – Вот что я говорю о высоком п‑положении Рула!

– Мисс Горация, умоляю вас, избавьте нас от неприличных жестов!

Шарлотта пришла сестре на помощь:

– Ты не должна щелкать пальцами, Хорри, но ты, в общем-то, права. Лорду Рулу очень повезло, что он заполучил в невесты представительницу семейства Уинвуд!

Тем временем мисс Уинвуд, приостановившись на лестнице лишь на мгновение, чтобы подавить волнение, вызванное известием о прибытии мистера Херона, спустилась в библиотеку, расположенную на первом этаже здания. Здесь ее поджидал молодой человек в состоянии еще большего нервного возбуждения, чем ее собственное.

Мистер Эдвард Херон, лейтенант Десятого пехотного полка, расквартированного в Америке, был временно откомандирован обратно в Англию и приписан к Вербовочной службе. Он был ранен в битве при Банкер-Хилле[6]и вскоре после этого отправлен на родину, поскольку полученная им рана оказалась достаточно серьезной, чтобы избавить его – по крайней мере, на время – от участия в сражениях за границей. После выздоровления, к его большому сожалению, мистера Херона оставили отбывать службу в метрополии.

Его знакомство с мисс Уинвуд было давним. Младший сын деревенского эсквайра, поместья коего граничили с владениями виконта Уинвуда, он был знаком всем трем мисс Уинвуд чуть ли не с момента своего появления на свет. Родом он происходил из благородной, но обедневшей семьи и, обладай он бóльшим состоянием, мог бы считаться подходящей, пусть и не самой желанной, партией для Элизабет.

Когда мисс Уинвуд вошла в комнату, он поднялся со своего места у окна и бросился к ней с тревожно-вопросительным выражением лица. Это был красивый молодой человек, в своей ярко-алой военной форме он выглядел весьма представительно: высокий, с широкими плечами и открытым, приятным лицом, все еще бледным от перенесенных страданий. Левую руку он держал чуть на отлете и пользовался ею с некоторым трудом, но уверял, что прекрасно себя чувствует и готов вернуться в полк.

Одного взгляда на лицо мисс Уинвуд ему хватило, чтобы понять: тревога, вызванная ее краткой запиской, не была ложной. Крепко сжав ее руки в своих, он взволнованно воскликнул:

– Что случилось, Элизабет?! Что-то ужасное?

Губы у девушки задрожали. Она отняла у него руки и оперлась одной о спинку стула.

– О Эдвард, самое худшее, – прошептала она.

Он побледнел еще больше:

– Твоя записка встревожила меня. Господи милосердный, что же все-таки случилось?

Мисс Уинвуд прижала платочек ко рту.

– Вчера к маме приходил лорд Рул и они беседовали – в этой самой комнате. – Она умоляюще взглянула на него. – Эдвард, все кончено. Рул приходил просить моей руки.

В полутемной комнате воцарилась мертвая тишина. Мисс Уинвуд, склонив голову, стояла перед мистером Хероном, слегка опираясь на спинку стула.

Мистер Херон не пошевелился, но все-таки нашел в себе силы хрипло спросить:

– И ты сказала… – Но это был не вопрос; он проговорил эти слова механически, зная, что она могла ответить.

Она безнадежно всплеснула руками:

– Что я могу сказать? Ты прекрасно знаешь, как обстоят наши дела.