Когда девушка вернулась домой, Мелисса стояла у печи. Мачеха убрала свои роскошные светлые волосы с лица и собрала в пучок. Отец Отравы сидел рядом, возле манежа Азалии.

— Долго же ты собирала грибы, — сказала Мелисса, даже не подняв головы от горшочка, в котором помешивала похлебку. Потом все же обернулась и добавила: — И опять ты принесла маленькие! Я же говорила, что нужны большие.

Отрава молча смотрела на нее своими лиловыми глазами. У мачехи подергивалась кожа на виске, она разозлилась, но всеми силами старалась не выдать своей злости на глазах у мужа. Руб же наблюдал за этой сценой с тем выражением лица, какое у него обычно было, когда дочь и жена сходились вместе. Так выглядит человек, когда балансирует с грудой дорогих тарелок, которые в любую минуту могут разбиться вдребезги.

— Поставь сюда, — со вздохом произнесла Мелисса, показав на стол за собой. — Теперь у супа будет не тот вкус. — И она вернулась к горшочку.

Отрава было собралась уйти в свою комнату, когда мачеха снова заговорила:

— Я так стараюсь поладить с тобой, Наперстянка. Правда стараюсь. Почему же ты всегда поступаешь назло и обманываешь меня.

— Меня зовут Отрава, — сказала девушка. Мелисса упорно отказывалась называть ее этим именем: она-то знала, почему падчерица его взяла.

— И не думай, что поступаю так только с то— бой, Мелисса. Я поступаю назло всем и обманываю тоже всех.

— Отрава, не разговаривай так с матерью, — устало сказал Руб. — Иди присмотри за Азалией.

Отрава не стала снисходить до напрашивающегося ответа. Ей уже надоело поправлять отца: Мелисса ей не мать, а мачеха! Но он все время относился к жене как к матери Отравы, а Отрава называла ее не иначе как Мелисса. Мачеха, в свой черед, звала ее не иначе как Наперстянка. Как глупо, подумала девушка.

Она не винила ни отца, ни даже Мелиссу. Отрава верила, что мачеха действительно любит Руба и всеми силами старается не обижать падчерицу в его присутствии. А Руб любил Мелис— су, хотя Отрава подозревала, что, глядя на нее, он все еще видел перед собой свою первую жену, Даль. Он жил между двух огней и по-своему любил и Мелиссу, и дочь.

Отрава не хотела мешать его счастью, даже когда отец позабыл о ее дне рождения из-за жены. Но она была настоящей занозой в пятке у мачехи и не желала меняться.

Если бы только Мелисса была сама собой, то все могло наладиться. Но она постоянно кого-то из себя строила. Твердила, что не пытается заменить Даль, а на самом деле только тем и занималась. Она прилагала все усилия, чтобы быть простой, домашней: готовила, убиралась, спрашивала, как у Отравы дела. Она делала все, чтобы быть внимательной женой и матерью. Но так фальшиво… Получалась дешевая подделка, и Отрава не могла этого не замечать.

В настоящей Мелиссе не было ни единой домашней косточки. Она хотела быть свободной, жить той жизнью, про которую говорилось в сказках о хрустальных башмачках, трех желаниях и волшебных кольцах. Отрава видела, как заворожено мачеха слушала рассказы папаши Пару— са, когда он изредка приходил в деревню. Девушка видела искорки, горящие в глазах Мелиссы. Эта женщина была очень красива и знала об этом. В душе она мечтала стать принцессой. Но когда Парус заканчивал рассказ, она возвращалась домой и начинала говорить, будто большего вздора в жизни не слышала.

Мелисса была женой и мачехой, потому что считала, что обязана ими быть. Она была еще одним человеком, который дрейфовал по течению жизни, хватался за соломинку и держался, держался… — лишь потому, что не смел выпустить. Как и всем остальным в округе, ей не хватало силы плыть самой.

Доставляя неприятности, Отрава делала мачехе настоящее одолжение. Тем самым она вносила хоть какое-то разнообразие в опостылевшую Мелиссе жизнь.

Девушка присела у манежа Азалии. Отец ей улыбнулся. У него было доброе, непримечательное Лицо, испещренное морщинами. Темные волосы, такие же темные усы и глаза, которые немного поблекли со смертью Дали. Отрава любила отца по той же причине, что и Азалию: не могла не любить.

Азалии было три годика, почти четыре. Она уже была достаточно большой, чтобы самостоятельно бегать повсюду, но без присмотра ее не оставляли. Детям в деревне не разрешали одним выходить из дома, пока они не достигнут более сознательного возраста. Иначе могут случайно упасть с края площадки в воду. Сначала детей учили плавать в безопасных прудах на севере, где не водились речные козероги. Отрава подошла к малышке, и девочка запросилась на руки.

— Ат-рава! — радостно воскликнула она. Отрава взяла сестренку из манежа и начала качать на коленях. Азалия, решив, что до свободы рукой подать, попыталась вывернуться. Но Отрава с ней справилась. Мелисса бросила через плечо разгневанный взгляд на ребенка. Она уже думала, что Отрава отпустит сестренку, зная, как опасно бегать вокруг мачехи, когда та стряпает. Мелисса была ужасно неуклюжей и не умела обращаться с кухонной утварью: все время расплескивала кипяток и роняла горячие сковородки.

Отрава встала и понесла Азалию в свою комнату, где малышка могла играть на относительной свободе за закрытыми дверями. А мачеха, которая уже начала перемывать грибы, сказала вслед:

— Осторожнее с ней. — Если я могу донести до дома корзинку с грибами, то уж сестренку не уроню, — ответила Отрава и захлопнула дверь спальни.

Хижина делилась на четыре помещения. Она была одноэтажной, потому что подпорки площадок не могли выдержать вес двух этажей. Главная комната занимала большую часть хижины. Здесь были очаг, печь, стол и стулья — все из дерева, за исключением каменного очага и ржавой железной печи. Мылись тоже здесь: в таком крошечном жилище нет места для стыдливости. Оставшееся пространство у задней стены круглой хижины было поделено на три части: спальня для девочек, спальня для взрослых и уборная, которая представляла собой не что иное, как закуток с дырой в полу, выходящей в озеро под домом.

Комната Отравы (а девушка считала ее своей, по крайней мере, до тех пор пока Азалия не вырастет и не заявит права на личное пространство) была темной и мрачной, но ведь это было ее маленькое убежище, и она дорожила им. У одной стены стояла плетеная кровать, у другой — детская кроватка с высокими перильцами из прутьев, чтобы Азалия ночью не выбралась. Посередине находился низенький стол, на котором горела свеча, и несколько полок, заставленных маленькими украшениями и книгами. Книги раньше принадлежали папаше Парусу — одни он подарил Отраве, другие дал почитать. Естественно, Мелисса не одобряла ее дружбы со стариком, но Отрава была уверена: мачеха просто повторяет все за соседями, считая, что они-то знают, как жить.

Парус приносил Отраве много удивительных вещичек: странные деревянные фигурки, перо (он клялся, что оно принадлежало грифону), окаменевшее яйцо птицы, которая умела летать вверх ногами. Отрава подозревала, что последнее— просто выдумка, потому что, когда Парус подарил ей это яйцо, она была еще совсем мала и очень доверчива. В книгах были легенды и сказки, истории со всего королевства. Отрава просто проглатывала их, зачитывалась ими так, что книги даже начинали ее утомлять. Видимо, думала она, хорошего тоже бывает слишком много.