опять оттаивали у печки, а мать ждала пожилого, но его не было. Она вопросительно взглянула на старшего сержанта.

— Ранен Устюков, мать.

— Как же это?

— Мина.

Ночью старший сержант уходил последним:

— Не стой на ветру, мать. Простудишься.

У нее тревожно заныло сердце.

Сафин тоже ушел, и, оставшись в опустевшей избе, мать готова была кричать от боли за этих незнакомых и близких ей людей, словно и ее муж был с ними. Она теперь со страхом ждала вторую смену, и она облегченно вздохнула, когда явились оба.

На рассвете Сафин не вернулся.

— Он-то где? — забеспокоилась мать, поглядывая с крыльца. По улице проехала кухня, прошли несколько красноармейцев, Сафина не было. Днем мать напоила лошадей, дала им клеверу. А когда стемнело, она услышала во дворе голоса. Вошли худощавый и старший сержант. За ними, притворив за собой дверь, показался еще один, из второй смены.

— А… татарин?

— Убит, мамаш.

— Как… убит?!

— Пулей.

Она стояла и не понимала, как это так, — убит. Разве можно убивать человека? Это ошибка какая-то! Он вот недавно чай пил из алюминиевой кружки и валенки подшивал…

— Сынок, как же это?..

Но старший сержант ничего больше не сказал. Он сидел, сгорбившись у печки, и растирал руки.

— Ну, согрелись? Пошли. Спасибо, мать, за тепло и приют. Живи сто лет.

Она в недоумении смотрела на них, она заглядывала в лицо каждому, но они все равно ушли, оставив ее у порога.

Она слышала, как заскрипели ворота, как выводили со двора лошадей, как затихали вдали шаги бойцов.

В избе стало пусто и тоскливо. На печи, уткнувшись лицом в подушку, всхлипывала Люся. Мать подошла ближе, прижала к себе детскую голову, и девочка больше не сдерживала себя.

А утром, выйдя к корове, мать долго стояла около клевера. За деревней больше не громыхало, война откатилась вдаль.

— Здорово, мамаш!

Мать вздрогнула и оглянулась на голос. Перед ней, постукивая булыжниками валенок, стоял высокий худой боец лет сорока пяти. С кончика носа у него свисала капля. Он смахнул ее заиндевелой, похожей на боксерскую перчатку, рукавицей.

— Заведу лошадь, а?

— Заводи.

Во двор въехали сани, нагруженные деревянными ящиками. Красноармеец развернул лошадь, начал распрягать.

— Клеверку не дашь?

— Бери… Пойду печку затоплю…

Она пошла к выходу, и ей было уже не так одиноко.