Была ему верной и тогда, когда, замаливая вину, он ползал перед ней на коленях, осыпал подарками, целовал обнаженные ноги, грозился наложить на себя руки, если не простит. Хватался за нож и начинал у нее на глазах вскрывать себе вены. Правда, не до крови, Машка успевала простить раньше, чем брызнет первая капля. Одно слово, бешеный!

Была ему Мария верной и тогда, когда начались проблемы по бизнесу. Что-то там приключилось то ли с партией бивней мамонта, то ли с урожаем женьшеня. Раздавались звонки с угрозами, приходили домой смурные бритоголовые мужики с орлиными носами и плохим русским, топтались грязными ботинками по светлому ковролину, рассаживались как у себя дома в гостиной, стряхивая пепел в цветочные горшки и плошки с ароматическими лепестками. После их ухода муж, тая страх в уголках глаз, начинал расшвыривать мебель, рвать Машины книги, бить посуду. Багровел лицом, грозно поводил кадыком, вздувал вены на жилистых руках, обещал кому-то что-то показать. Ни дать ни взять бешеный!

Была верной, когда исчезла удобная, любимая Машей машина. Была верной, когда временами стало не на что купить еды. Даже когда пришлось отдать за долги все драгоценности, тоже была верной.

А в понятие верности мудрая Мария вкладывала не столько отсутствие с кем-то еще телесной близости, сколько безоговорочное доверие и принятие как должного каждого мужниного решения.

Тяжелее всего оказалось быть верной тогда, когда узнала, что квартира, в которой она родилась, выросла, стала женщиной, старательно вила свое гнездо, скорее всего больше не будет им принадлежать. Было очень-очень трудно сохранить верность в тот момент. От жалости к себе и к квартире, которая перейдет теперь неизвестно в чьи, может быть, вовсе не такие заботливые руки, Маша тихонько заплакала, а он ударил ее наотмашь по щеке и выскочил из квартиры.

Ну что же делать, раз бешеный…

Маша до утра сидела одна посередине гостиной. Ждала мужа. Опять звонили с угрозами, за неимением мужа пугали Машу. Маша терзалась виной, считала себя в ответе за семью, ломала голову: что же будет дальше? Зачем она не сдержалась, вынудила человека уйти из дому? То ли паковать вещи, то ли что делать?

На всякий случай выписала перечень вещей, которые можно было бы подороже продать. Странно, когда покупаешь, то стоят они больших денег, а когда продаешь, то сущие копейки. Но когда захотела осмотреть две свои намеченные к продаже шубки, то обнаружила, что в шкафу остались от них только пустые плечики. Не было и расшитых стразами вечерних платьев от Армани и Татьяны Парфеновой.

Маша стойко вздохнула и поправила на пальце тоненькое обручальное колечко – единственное оставшееся у нее украшение. Бешеный муж не звонил и не возвращался, хотя на дворе было уже утро. Маша взяла себя в руки и села обзванивать городские больницы.

Объявился он ближе к вечеру.

Влетел в квартиру ураганом, весенним ливнем. Подхватил на руки недоумевающую, пережившую все страхи Машу, завертел-закружил по комнате, хохоча и вопя:

– Манюня! Теперь у нас новая жизнь начнется! Это такие места! Ты только прикинь, настоящая тайга. Природа, воздух, раздолье. Свой дом! Нет, малыш, ты скажи, ты не рада? Детей надо не в городе заводить, где нет экологии, а на природе, на свежем воздухе!

Маша была не рада, но мысль о том, что дети должны расти на свежем воздухе, да и сама мысль о детях как-то придали уверенности.

– Это ведь сказочная возможность! – продолжал увещевать муж. – Раз в жизни! Все с начала! К самой земле!

Он показывал ей какую-то карту, вырывал ее из Машиных рук и тут же снова совал в лицо. Как щенку, до тех пор пока Маша не поняла, что они переезжают в какую-то тьмутаракань, куда даже поезда не доходят, и она, Мария, просто обязана быть счастливой от одной мысли об этом.

Может быть, от этой мысли и можно было быть счастливой, но сознание того, что придется оставить родной Питер с его музеями и театрами, с метро и людными улицами, с могилами бабушки, мамы с папой, нивелировало неведомое призрачное счастье. Тем более что о новом месте жительства Мария знала только из книг. «Прошлым летом в Чулымске», «Прощание с Матерой», «И это все о нем», «Царь-рыба». Немодные книжки немодных нынче авторов, которые заставляла читать бабушка для того, чтобы Маша могла лучше познать душу русского народа. Теперь ей предстояло познать эту душу еще лучше, вплотную изучить, а Маша не была в себе уверена, не могла сказать, что хочет начать новую жизнь в этих местах.

Муж вдруг зачем-то бросился взывать к ее патриотизму, напоминать, что все лучшие люди вышли от земли, что без корней нет человека, что потеря своих корней – вот самое страшное, что может случиться с человеком. Маша не боялась остаться без корней и даже приготовилась сказать об этом, но муж вдруг горько и безысходно заплакал, роняя крупные слезы ей на ладонь, покорно сообщил, что нет так нет. Не хочет Маша, и не надо. Его, мужа, конечно, убьют, народ серьезный, долгов не прощают… И Маша, смешивая на своей ладони слезы свои и мужа, согласилась, твердо решила ехать.

– Машка, не плачь, это же ненадолго, – подсластил муж горькую пилюлю.

В самом деле, какая разница, где жить, лишь бы вместе, тем более если это все недолго. Она ведь верная жена, а он – бешеный. Бешеный, но свой, любимый…

Были совсем нерадостные сборы, нерадостные, затянувшиеся процедуры оформления и переоформления собственности, далекие от счастливых визиты настырных кредиторов, просто несчастные прощания с могилами близких. Переступив через былые обиды, Маша позвонила бабушкиной сестре, попросила присмотреть за цветником на бабушкиной могиле, проследить, чтобы хорошо выправили памятник на могиле родителей, предложила денег.

Они встретились на Невском, в кафе рядом с Вольфом и Беранже и признали друг друга, действуя чисто методом исключения. Маша помнила, что бабушкина сестра намного моложе бабушки и должна быть не старушкой, а просто пожилой дамой. Одинокая дама была только за одним столиком, хорошо одетая, представительная и молодящаяся. Денег бабушкина сестра не взяла, наоборот, сама попыталась всунуть Маше перетянутую розовой резинкой пачечку серо-зеленых бумажек. Могла себе позволить. Ее сын, Машин, стало быть, дядя, хорошо зарабатывал и мать не обижал. Смешно сказать, «дядя»: бабушкина сестра Мишу родила очень поздно, и дядя получился всего на четыре года старше племянницы, был в детстве, до ссоры бабушек, ее самым лучшим, самым верным другом и товарищем, кумиром и рыцарем. Машка была доктором Ватсоном при Мишке – Шерлоке Холмсе, Санчо Пансой при Мишке – Дон Кихоте, Джульбарсом при Мишке – Карацупе. Мишка был при Маше Щелкунчиком, Каем и Пьеро, правда, на Машино счастье, никогда даже не догадывался об этом.

Бабушкина сестра снова предложила Маше переехать к ней. Предложила весьма своеобразно:

– Просрали такую квартиру, олухи! Креста на вас нет. Дура ты, Машка, набитая, ты-то куда смотрела? Так и быть, приезжай, тебя приму. Только без этого твоего, предпринимателя херова. Совсем взбесились!

Маша во второй раз вежливо отказалась от так гостеприимно предложенного крова и денег у бабушкиной сестры не стала брать. Но пожилая женщина решительно запихнула подготовленную пачечку прямо в роскошную Машкину сумочку, оставшуюся от прежней, недолгой красивой жизни, и припечатала: