Мимо недостроенного дома, мимо непонятного назначения сарая-амбара вышли они к светлой длинной избе с широкой террасой и высоким крыльцом. Над дверью красовалась живописная вывеска «Музей грибов и ягод».

Александра сняла с потайного гвоздика ключ, отперла дверь и, полуобернувшись к Маше, весело бросила:

– Заходи, подруга, вот оно, мое убежище. Мой хлеба кусок.

За тесными сенями, прямо от двери начинался, если можно было так выразиться, выставочный зал. На резных деревянных стеллажах громоздились банки и баночки с ягодно-грибными заготовками, с потолка свисали пучки сушеных трав, в аквариуме для домашних рыб живописно теснились сухие ягоды черники и малины, грибы и что-то непонятное. В углу, на фоне расшитых крестом полотенец, грозно топырило лапы плешивое чучело медведя с берестяным лукошком под ногами. Висели две перекрещенные старенькие двустволки-ТОЗки в обнимку с патронташем. На низких лавках рядками расставлены бадейки, ушаты, кринки и горшки. Будто бы сюда сволокли все, имеющее хоть малейшее отношение к национальному быту. Короче, кич чистой воды.

В дальнем углу высилась барная стойка с пузатым двухведерным самоваром, на прилавке у стены кучковались чашки, блюдечки, другая столовская утварь. Несмотря на усиленно пестуемый колорит, прейскурант украшал стену вполне европейский: выполненный на лазерном принтере и аж на четырех языках. Цены в у. е., а у. е. приравнено к баксу, все как у больших.

– А что, сюда и иностранцы ездят? – удивилась Маша.

– А то! Ими и кормимся. У них, между прочим, это очень популярно – по местам предков. Их вообще на экзотику тянет. Ты садись давай, потом разглядишь, будет время, я же вижу, что у тебя ноги подкашиваются. Коньяк будешь?

Маша не пила ничего крепче пятнадцати градусов, но тут согласилась. Александра вынесла на маленький столик чашки, две средних стопки, бутылку армянского пятизвездочного.

– Извини, бокалов коньячных нет, буржуинам только водку пить под пирожки полагается. Пирожков хочешь, вчерашних? Сегодня недосуг было.

– Хочу, спасибо, – с готовностью ответила Маша, ощутив накативший волной голод.

Кофе Александра сварила отменный, чуть солоноватый, с пышной пенкой. Именно такой, о каком мечтала Маша всю долгую дорогу. И налила не в наперсток, а в большую, в петухах чайную чашку. Поставила перед Машей хохломскую миску с ровненькими, маленькими пирожками.

– С грибами кругленькие, с картошкой квадратиками, а длинненькие с брусникой, ешь, не стесняйся.

И разлила по стопкам коньяк. Присела и сама.

– Давай, что ли, накатим за знакомство.

Выпила Александра залпом, как пьют водку, шумно выдохнула и закусила пирожком с брусникой. Это было дико, но Мария смело последовала ее примеру. Во рту зажгло, дыхание перехватило, на глаза навернулись слезы, почувствовала, как коньяк обжигающе протекает по пищеводу и падает в желудок горячим комком. Мария зашлась кашлем наподобие безнадежного туберкулезника, традиционного прежде обитателя здешних мест.

– Боже ты мой, да закусывай ты скорее! Тоже мне, выпивоха, – умилилась Александра, разливая еще по одной.

Когда Македонский зашел за Машей, ей уже было очень хорошо. Казалась необыкновенно привлекательной жизнь, полная событий и приключений, премилым местом деревня Лошки, где живут такие вот прекрасные люди, как развеселая Александра, а пирожки – объедение. Хохломская миска стояла почти пустая, да и бутылка пятизвездочного армянского близилась к концу.

Мария плохо понимала, куда и зачем ведет ее муж, пыталась затянуть по дороге песню про есаула Стеньку Разина и отчего-то поминутно спотыкалась на ровном месте.

Очнулась Мария только к полудню. Лежала одна на чужой высокой кровати с блестящими шишечками на металлической спинке, и в лицо ей нестерпимо светило солнце. Маша отвернула голову от света, и взгляд уперся в старый шифоньер с мутным зеркалом. На полу сбился в кучу пестрый домотканый коврик, обнажив грязные половицы. Между шифоньером и стеной протянулась роскошная паутина. Где я? – силилась догадаться Маша. Да дома у себя – у двери обнажал нутро Машин чемодан.

Смотреть на грязь и паутину было неприятно и Маша снова повернулась к окну. Солнце пробивалось сквозь давно не мытые стекла, на запылившемся подоконнике густо валялись трупики умерших неведомо когда крупных мух. В эту сторону тоже смотреть не хотелось, и Маша закрыла глаза.

«Надо надеть купальник и пойти позагорать», – лениво подумала она, но тут нос ее учуял какой-то неприятный запах. Запах сырости и старья. Это через ее ароматизированное лавандой шелковое постельное белье нестерпимо воняло затхлостью чужое одеяло.

Из мутного зеркала смотрел на Машу кто-то всклокоченный, с отекшим лицом и заплывшими веками. Утро в китайской деревне.

Тапок не было, и Маша босыми ногами пошлепала сама не зная куда, подошвами чувствуя тепло деревянных крашеных полов, мягкость домотканых половиков, песок под ногами. Македонский уже хозяйничал на кухне: распаковал чайник, несколько чашек и пил чай с хлебом и зеленым щавелем. Он не стал сетовать на отсутствие обеда, не бурчал по поводу того, что Маша безобразно напилась давеча вечером, только сладко потянулся, хрустнув суставами, сказал с видимым одобрением:

– Вот видишь, а ты боялась. Я решил: завтра в город поеду, хочу этого Пургина повидать, идейку ему подкинуть.

Маша через силу выпила крепкого чаю с хлебом и отправилась оглядывать новые владения.

Закопченная русская печка требовала немедленной побелки. Александра вчера что-то говорила, что в этом доме печь ни к черту, тяга плохая, и тепло в трубу уходит. Зато полы крепкие, перестелены за два года до отъезда прежних хозяев, а еще подпол большой и чердак. Александра говорила, хоть танцуй на чердаке, только хлам прежде надо разгрести. Колодец со скрипучим, словно больным воротом и побитым старым ведром – Александра сказала, что вода тут вкусная, почти как ключевая. Надо, кстати, спросить у мужа, где у их колодца дебет, Александра что-то такое говорила, что у их колодца дебет большой и хороший.

Из рассказов Александры Маша поняла, что самое примечательное в Лошках – это люди. Мастеровой народ, художники, ремесленники, обслуживающий персонал, все они волей случая или несчастьем были занесены в эти края. Родом из разных городов и весей, кто-то подался сюда, движимый романтикой и тягой к искусству, кто-то за приличным рублем, кого-то вела авантюрная жилка, а кто-то накуролесил в жизни, отмотал срок на таежном лесоповале, да тут и остался. У каждого свой скелет в шкафу. Спрашивать было не принято – об этом опять же предупредила Александра, – захотят, почувствуют своего, тогда сами расскажут. А не сможешь наладить контакта с лошковцами – пропадешь, никто еще не выдерживал остракизма, оставшись один на один с зимой: хоть волком вой от тоски и одиночества. Или спивайся, с ума сходи. Туристов нет, не сезон, река встает, дороги заносит.

И что прикажете делать? Понятно только, что в первую очередь нужно не о грядущей зиме думать, а мало-мальски быт налаживать, дом вымыть, чемоданы разобрать. После долгого переезда, после выпитого вечером коньяка руки и ноги Машины, казалось, были налиты свинцом, голова гудела. И Македонский оказался тем еще помощником: брался за дело и тут же бросал на полдороге, принимался разглагольствовать, строил прожекты. Рисовал Марии радужные картины будущей здешней жизни и тут же говорил, что это ненадолго, Лошки, что вот он порешает дела с Пургиным, тему сто€ящую замутит, а там, глядишь, вскорости можно будет и обратно возвращаться, в Питер, да не с пустыми руками.