эксклюзивной парикмахерской, копию Ники Самофракийской в натуральную величину… Однако всех переплюнул в очередной раз Георгиос Аверофф, обещав пришедшему первым к финишу денежную награду в сто тысяч драхм, но лишь при условии, что он будет православным. На эти деньги можно было купить несколько домов в центре Афин. А кроме того, он обещал победителю… руку своей дочери с приданым в миллион. Добавим, что черноволосая купеческая дочка считалась одной из первых красавиц Пирея.

На старт перед харчевней в городе Марафон вышло двадцать пять бегунов из шестнадцати стран, в том числе даже приезжий из далекой Австралии. Из-за мучительной жары и удушливой пыли, клубившейся на песчаной дороге, вскоре сдались считавшиеся фаворитами американец Артур Блейк и француз Альбин Лермюзье. Сошел с дистанции и австралиец Эдвин Флэк. Вдоль трассы расставлены были многочисленные курьеры на лошадях, и как только мимо них пробегали первые спортсмены, те мчались во весь опор на стадион с информацией о ходе соревнования. И вот верховой, стоявший приблизительно по середине пути, принес сенсационную весть. Вперед вырвался никому до сей поры неизвестный водонос, или, по версии Тадеуша Ольшанского (см. «Личная история олимпиад», Варшава, 2000), почтальон из деревушки Марусси под Афинами, Спиридон Луис. Ожидавшая публика пришла в восторг. Очередной гонец подтвердил: Луис возглавляет забег, он только что выпил кружку вина и съел пасхальное яйцо, запил пивом и, похоже, находится в неплохой форме. Но и соперники не отставали. Напряжение росло. Наконец, в воротах стадиона появился запыленный селянин из Марусси. Сыновья короля не выдержали, спустились из ложи для почетных гостей и пробежали последние метры рядом с чемпионом. Затем они под руки подвели едва держащегося на ногах от усталости победителя к королю Георгу I, который заключил его в объятия. Толпа неистовствовала. Спонтанные празднования будут продолжаться еще много дней. Из обещанных наград Спиридон Луис не получил только одной – руки прелестной купеческой дочки. И вовсе не потому, что Аверофф не сдержал слова. Просто бегун уже был женат. Так или иначе, в одночасье он, победитель, сделался богачом и национальным героем в придачу. Луис входил в греческие делегации на девяти последующих Олимпиадах. Во время последней из них в 1936 г. в Берлине произошло памятное событие. Когда греческая команда маршировала на открытии Олимпийских игр, «из ее рядов вышел уже немолодой человек и стал подниматься по лестнице к Гитлеру. Был это не кто иной, как Спиридон Луис. Казавшийся иссушенным греческим солнцем шестидесятитрехлетний Луис двигался с трудом, но, в конце концов, доковылял до Гитлера и вручил ему в знак мира оливковую ветвь из Олимпии. Гитлер, – по словам Гая Уолтерса («Игры в Берлине», Познань, 2008), – явно ее не сохранил, поскольку уже через четыре с половиной года его армия вторглась на родину Луиса. Однако олимпиец не дожил до оккупации своей страны, он умер 26 марта 1940 г.».

Во время Олимпиады в Париже (1900) лидировавший с большим отрывом восемнадцатилетний швед Эрнст Фаст перепутал на развилке направление, поскольку стоявший там судья отошел по естественной надобности. Фаст в итоге обнаружил свою ошибку, вернулся и, несмотря на лишние шесть (sic!) километров и проигрыш в двадцать пять минут победителю, французу Мишелю Теато, получил бронзовую медаль. В Сент-Луисе (1904) ньюйоркца Фреда Лорца подвезли на машине без малого тридцать километров. Разоблаченный уже после торжественного награждения он вынужден был отдать золотую медаль другому американцу Томасу Хигсу. «У марафона в Сент-Луисе, – сообщает Владислав А. Минкевич («Олимпийская горячка», Варшава, 1993), – имелся еще один герой. Им стал кубинский почтальон Феликс Карвахал, добиравшийся со многими приключениями до места Олимпийских игр автостопом, устраиваясь по пути на разные временные работы, чтобы иметь деньги на еду и дорогу. Когда же он, в конце концов, оказался в Сент-Луисе, то позабавил и одновременно растрогал американских метателей и тяжелоатлетов до такой степени, что те взяли его под свою опеку, дав кубинскому энтузиасту кров и пропитание. Карвахал вышел на старт марафона одетым весьма оригинально: в длинных брюках, обычной рубашке и старых тяжелых ботинках. Один из его добровольных опекунов, олимпийский чемпион в метании диска Мартин Шеридан, – явно из чувства милосердия – укоротил ему ножницами рукава и штанины… После начала забега амбициозный кубинец некоторое время даже возглавлял гонку. Но когда он, измученный жарой, остановился и легкомысленно съел несколько незрелых яблок, его здорово прослабило. Тем не менее, невзирая на все эти неприятности, на финише он был четвертым». В Лондоне (1908) итальянец Дорандо Пьетри за несколько десятков метров до финальной черты потерял сознание. Полицейские и судья на линии – а им был создатель Шерлока Холмса сэр Артур Конан Дойл – подняли беднягу и помогли в полубессознательном состоянии добраться до финиша. По требованию американцев, которых в марафоне представлял пришедший к финишу вторым Джон Хейс, кондитера с Капри лишили золотой медали за использование посторонней помощи. Так от Олимпиады к Олимпиаде складывалась легенда марафона, напоминая людям о битве, имевшей место много веков тому назад.

Поэтому, ничего удивительного, что авторы словарей и лексиконов (в частности, Зигмунт Рыневич, «Лексикон мировых битв», Варшава, 2004) помещают Марафонскую битву в один ряд с важнейшими сражениями в истории, поэты воспевают ее, политики упоминают в речах, а американские дети, к примеру, считают самым известным событием в истории Европы до Рождества Христова.

Существует и другая причина особой популярности марафонского сражения: оно идейно вдохновляло «Весну народов» (революционные события в Европе 1848–1849 гг. – Прим. ред.), что отразилось в поэме Корнеля Уейского накануне начала революционных боев. Вот он пишет о греках:

Народ сей малый, словно пчелы в улье,

Отдельно каждый дом свой обиходит,

Но зов нужды их сразу вместе сводит.

Да, край сей мал, но остановит сразу

Пята гиганта ворогов заразу.

Да, мал сей край, словно в стене бойница,

Но схоронить врагов и он сгодится!

А теперь появляются персы:

Нам вашей силы огромной бояться?

И не пытаться нам с нею тягаться?

А если ваша мощь замешана на страхе?

Из праха вышли и ползете в прахе,

А в бой вас гонят палкой воеводы.

И разбежитесь вы, узрев лицо свободы.

Мы здесь имеем два резких противопоставления: свободы и рабства, а также численное превосходство противников. Простим Уейскому его забывчивость: свободная Греция той эпохи основывалась на системе рабовладения, афинская демократия не была уж такой благостной, а персидская деспотия – такой уж бесчеловечной. Да это и не важно, поскольку в той войне вопросы государственного устройства не имели никакого значения. Персидское нападение являлось возмездием за разжигание греками, в особенности афинянами, антиперсидских восстаний в греческих полисах Малой Азии, находившихся под властью персов. Впрочем, непосредственным подстрекателем к вторжению стал Гиппий – грек, родственник Солона Великого, сын Писистрата, стремившийся вернуть себе власть в Афинах, где он правил с 527 по 510 г. до н. э. Строфы Уейского написаны для поляков, пребывавших под властью Российской империи, а если смотреть шире – для Европы, находившейся «в когтях трех черных орлов». Древнегреческие реалии его особо не заботили.