По непонятному, укоренившемуся у военных коду для запутывания врага в эфире было принято именовать в открытых радиопереговорах Ми-24 «полосатым», Ми-6 — «большим», а Ми-8 — «зеленым».

* * *

Наша эскадрилья («эскадра», как это принято несколько залихватски произносить в авиации) — часть большого коллектива, именуемого вертолетным полком. Базировалась она вместе с этим полком соответственно в далеком (смотря от чего, впрочем), забытом Богом и центральным военным руководством местечке под труднопроизносимым названием Магдагачи.

Получив туда назначение, я два дня учил это милое наименование. В просторах бескрайнего Дальневосточного военного округа этот п.г.т. находится (именно находится, т. е. с трудом находит себя на карте) наискосок от Благовещенска, верстах в пятистах, что по здешним меркам не является гигантским расстоянием. Гарнизон там считался «ссыльным» — туда, как в наказание, могли отправить тянуть служебную лямку офицеров из других, более комфортабельных районов. Названием этого «теплого» местечка, где не растут даже вишни, пугали впечатлительных мамочек выпускников училища лихие кадровики, делая при этом выразительную паузу и пристально глядя в глаза.

Соответственно и народ подбирался здесь лихой. Если в течение первого года пребывания в этом краю вечнозеленых помидоров (не успевают вызреть) персонаж от тоски из-за чувства максимальной удаленности от цивилизации не сходил с ума по пьяни, то приживался, как-то приноравливался, находил себе хобби или еще какое-либо занятие и, забывшись в проходящей мимо череде лет, приобретал задумчиво-философский вид, с характерным взглядом, устремленным в бесконечность.

Мне была удостоена честь занимать в этой эскадре пост заместителя командира эскадрильи, или иначе — замкомэска.

Кто это и чем он занимается? У, это серьезно… Ну, вы, наверное, видели дирижера, суматошно размахивающего палочкой перед оркестром, располагаясь спиной к публике? Так вот, замкомэска — тот тип, который расписывает партитуру предстоящих полетов в виде плановой таблицы, составить которую — большое искусство. По правде говоря, дано это не всем.

Он должен знать качества каждого пилота и десятки умных инструкций (ошибись в их применении — и встреча с прокурором неизбежна). Только он и вышестоящие авиабоссы могут дать летчикам ряд экзотических допусков (право на выполнение определенных, редких видов полетов). Ему принадлежат право и обязанность определять готовность к самостоятельному выполнению молодым летчиком освоенных упражнений, проверять командиров звеньев (к. з.), которые в основном «инструкторят» своих пилотов, и многое, многое другое…

Нет, никто не говорит, замполит (к примеру, в эскадре) тоже важен и нужен, но вот он ушел в отпуск, и вроде ничего, никто за это время Родину не продал, а замкомэска, если вдруг слегонца (заболеет, мало ли, простуда, допустим, в понедельник обнаружится) — то все, кранты. Сразу в эскадре невроз, комэска бегает, кричит, потные к. з. сидят с унылыми рожами над своими кусками плановой таблицы, а свести вместе эти лоскуты несведующему — все равно что одновременно пытаться дуть в несколько саксофонов, или параллельно сшивать пиджак и брюки.

Надо сказать, что с начала учебного года (да-да, в войсках тоже ведется такой отсчет) боевой расчет нашей эскадры имеет одну весьма важную особенность, а именно — к нам свели всех вновь назначенных молодых командиров экипажей с полка, и она мгновенно стала «молодежной», процентов на восемьдесят состоящей из хороших, способных ребят, но с командирской чашки (сиденья командира экипажа) еще ничего не умеющих, зеленых…

Ну что ж, «не можешь — научим», такова, видно, наша, пилотов постарше, судьбинушка.

ВАРЯГИ

В начале афганской эпопеи в Союзе мало кто представлял, что это такое — «оказание интернациональной помощи».

Отрывочные публикации в газетах рисовали радужные картинки раздачи муки и хлеба местному населению, на фотографиях фигурировали жизнерадостные лица советских солдат, помогающих возделывать поля сомлевшим от счастья дехканам, и уж, видно, чтобы войска совсем не потеряли навыки, иногда «проводились учения», в которых условный «противник» непременно бывал разгромлен. При этом отличились какой-нибудь рядовой Пупкин и лейтенант Шмыгло.

Обязательным было именование противника в кавычках, а также ритуальные фразы типа: «наращивая темпы боевой учебы… воодушевленные решениями N съезда партии… проникнувшись чувством высокой ответственности…» и т. д. и т. п.

Однако прошло несколько месяцев, и в застоявшуюся болотную монотонную повседневность гарнизонной жизни начали просачиваться первые слухи о столкновениях с реальным, а не кавычным противником, о потерях, о первых героях и совершенных подвигах, о, мягко говоря, небезупречном поведении в боевых условиях имеющегося у нас вооружения.

От всех этих слухов исходил запах потаенной романтики, будоражащей воображение. Слухи ложились на почву, давно и мощно унавоженную самой эффективной в мире советской пропагандой, в сознание войска, застоявшегося без настоящего Дела.

Генетически в памяти солдат и офицеров звенели победные марши парадов победителей старших поколений. Призывные трубы рождали желание немедленно защищать «интересы Родины, партии, государства», а ощущение невероятной мощи военной машины рождало у каждого служивого уверенность в выполнимости любой поставленной задачи…

Эскадра продолжала натаскивать в полетах молодых, «зеленых», вновь назначенных командиров и их таких же сопливых пока «праваков» (так именуют в экипажах летчиков-штурманов, сидящих в кабине справа от командира вертолета).

В те времена еще не было проблем с топливом, запчастями, другими потребностями, необходимыми для содержания государством дамы капризной и дорогой во всех отношениях, имя которой — Авиация. Строевые полки летали в две смены по три-четыре дня в неделю, а уж училищные только по воскресеньям и праздникам могли себе позволить перевести дух.

Календарь монотонно, но неумолимо отматывал день за днем.

Дни смыкались в недели и месяцы. Шла Боевая Учеба, и все увереннее становилась в воздухе поступь пацанов, все более азартными и дерзкими смотрелись на полигоне их маневры, все более точными — ракетные залпы и бомбы, выпущенные с их вертолетов. Даже внешне они изменились, стали «увесистей», погрузнели лицом, походка и движения стали неторопливыми, вальяжными, тембр голоса приобрел баритонально-басистый благородный оттенок. В общем, начал происходить процесс, который в авиации называется «появилось в заднице перо…».

И вот тут объявились в полку вернувшиеся из командировки в Афганистан два первых славных экипажа, снаряженные туда в незапамятные времена, — Федора Степанова и Юры Костюкова.

Когда-то, провожая варягов в неизведанные дали, те, кто оставались на родном берегу, не чаяли увидеть воинов снова. Так и в полку не думали, что сможем увидеть посланные на усиление экипажи обратно. Была уверенность, что уж героев, первыми нюхнувших пороха, непременно переведут в какое-нибудь элитное подразделение, дислоцируемое, само собой, в престижном месте. Мысли о более трагичных вариантах старательно изгонялись из сознания по причине суеверности, присущей всему летно-техническому составу.