Мать пришла перед самым рассветом. Мейкпис молча последовала за ней, склонив голову. Она понимала: мать ничего не делает без причины. Но впервые она не могла ее простить и знала: их жизнь уже никогда не будет прежней.

Почти каждый месяц мать отводила Мейкпис на кладбище. Иногда проходило пять или шесть недель, и Мейкпис начинала надеяться, что мать отказалась от своих намерений. Как вдруг Маргарет сообщала, что, по ее мнению, «ночь будет теплой», и сердце Мейкпис сжималось: она слишком хорошо знала, что это значит.

Девочка не могла заставить себя протестовать. При воспоминании об отчаянном унижении в первую ночь ей становилось плохо.

Если кто-то забывает о гордости и молит всем сердцем, но его мольбы напрасны, он уже никогда не станет прежним. Что-то в нем умирает, а что-то рождается. Словно после пережитого в душе Мейкпис, подобно зимней росе, осело новое восприятие мира. Она сознавала, что больше не сможет чувствовать себя в безопасности или любимой, как раньше. А еще знала, что ни за что на свете не станет никого умолять.

Поэтому каждый раз с застывшим лицом шла за матерью на кладбище. Она кое-чему научилась у церковной мыши. Призраки – не жестокие задиры, которых можно урезонить. Они – хищники, она – добыча. Поэтому, чтобы выжить, следует быть упрямой, свирепой и бдительной. Потому что никто другой ее не спасет.

Мало-помалу, с величайшим трудом Мейкпис принялась выстраивать собственную защиту. Под стук дождя и звуки собственного дыхания, вырывавшегося паром в холодном воздухе, девочка повторяла придуманные молитвы и сочиняла заклятья изгнания. Училась противостоять настойчивому царапанью, шевелению и попыткам вторжения духов мертвых и даже давать отпор, хотя всякий контакт был омерзителен. Она воображала себя библейской Юдифью, стоявшей во вражеском лагере с украденным мечом, залитым кровью Олоферна… «Подойдите ближе, – говорила она ночным шептунам, – и я изрублю вас на кусочки!»

И все это время живые создания на кладбище помогали ей оставаться спокойной и в здравом уме. Шуршание в кустах, чей-то посвист, мелькание летучих мышей – все это становилось для нее утешением. Даже их настоящие зубы и когти. Человеческие существа и мертвецы могут внезапно наброситься на тебя, но дикие создания просто живут в своем диком мире, где им нет до тебя дела. Умирая, они не становятся призраками. Когда мышь погибала от лап кота, курице сворачивали шею, а рыбу вытаскивали из реки, Мейкпис ясно видела, как бледные клочья их душ быстро тают, подобно утреннему туману.

Кипящий котел негодования Мейкпис требовал выхода. Вместо того чтобы пожаловаться на ночные вылазки, она стала спорить с матерью по каждому пустяковому поводу, не уступая ни в чем, задавая запретные вопросы, чего никогда не делала раньше. И самое главное, девочка начала расспрашивать об отце. Раньше мать пресекала такие вопросы взглядом, так что Мейкпис приходилось довольствоваться мелкими деталями, которые невольно срывались с материнского языка. Отец жил далеко, в старом доме, и не желал видеть ни мать, ни Мейкпис. Но этого вдруг оказалось недостаточно, и Мейкпис злилась на себя за то, что слишком боялась расспросить подробнее.

– Почему ты не скажешь, как его зовут? Где он живет? Знает ли он, где нас найти? Откуда ты знаешь, что он не хочет жить с нами? Ему хотя бы известно обо мне?

Мать по-прежнему не отвечала на подобные вопросы, но ее грозные взгляды больше не укрощали Мейкпис. Обе не понимали, как им быть. С самого рождения Мейкпис мать решала все, и девочка безропотно соглашалась. Мейкпис сама не знала, почему больше не может оставаться покорной. А мать… раньше ей не приходилось идти на компромисс, и она не знала, с чего начать. Возможно, если давить на Мейкпис силой своей личности, все будет как прежде? Нет. Не будет. Все изменилось.

Два года спустя после первого опыта по «заострению палки» Мейкпис, которой пришлось провести особенно холодную бессонную ночь в часовне, вернулась, дрожа от холода. Через два дня она горела в лихорадке и страдала от боли в мышцах. Целых две недели язык у нее был покрыт пятнами, а на лице выступила отчетливая сыпь оспенных папул.

Некоторое время мир был раскаленным, темным и ужасным. Мейкпис утопала в удушливом бездонном кошмаре. Она сознавала, что может умереть, и понимала, что представляют собой мертвые.

Она не могла мыслить связно и иногда гадала, жива ли еще или уже мертва. Но черная приливная волна болезни потихоньку отступала, оставив ей жизнь и всего пару оспин на щеке. Каждый раз, когда девочка видела их отражение в ведре с водой, она ощущала слабый спазм животного страха. И представляла, как мрачный жнец – скелет по имени Смерть – тянется к ней, чтобы коснуться лица двумя костлявыми пальцами, после чего медленно отводит руку.

С момента ее выздоровления прошло три месяца, но мать ни разу не упомянула о кладбище. Мейкпис предположила, что оспа, похоже, напугала мать и заставила отказаться от своего плана. К несчастью, она ошибалась.

Однажды солнечным майским днем они отправились в большой город, чтобы продать сплетенное матерью кружево. Весна выдалась мягкой, но Лондон потрескивал напряжением, как грозовая туча. Мейкпис пожалела, что оказалась там.

По мере того как Мейкпис менялась, постепенно всё больше озлобляясь, с Попларом и Лондоном происходило нечто подобное. Если верить сплетням молодых подмастерьев, то же самое творилось и во всей стране. Красноносая няня Сьюзан возвещала на молитвенных собраниях о видениях конца – о море, переполненном кровью, и шествующей по главной улице Поплара библейской Жене, облеченной в солнце.

Остальные разглагольствовали в той же манере. Поговаривали, что пару лет назад во время сильнейшей грозы гигантские тучи приняли форму двух грозных армий. Но теперь у многих возникло неприятное предчувствие, что две такие армии действительно собираются по всей стране.

Жители Поплара всегда усердно молились, но сейчас они молились, как люди, осажденные врагом. И казалось, всей стране грозит опасность.

Мейкпис не могла уследить за всеми подробностями, но суть понимала. Католики задумали дьявольский заговор, стремясь совратить короля Карла с пути истинного и восстановить против собственного народа. Добрые люди из парламента пытались урезонить его, но он отказывался слушать.

Никому не хотелось прямо обвинять короля. Это государственная измена, за которую отсекают уши или клеймят лицо раскаленным железом. Нет, все соглашались, что вина лежит на порочных советниках: архиепископе Лоде, «черном Томе-тиране» (известном также как граф Страффорд) и, конечно, королеве Марии, постоянно отравлявшей разум короля своими французскими уловками. Если их не остановить, король сделается проклятым тираном. Он обратится к ложной религии и пошлет войска перебить всех преданных, богобоязненных протестантов в стране.

Сам дьявол проникал повсюду, нашептывал в уши, леденил разум и кроил дела людские хитрыми невидимыми руками. Казалось, на дороге вот-вот появятся опаленные следы копыт.

Страх и возмущение в Попларе были очень зримы, но Мейкпис ощущала и некое подводное течение свирепого возбуждения. Если все действительно рухнет, если пришло время суда, если действительно настал конец мира, благочестивые жители Поплара будут готовы. Они – воины Господни и будут стойко держаться, проповедовать и маршировать.