Ники тоже училась в школе Всех святых. Она жила рядом со мной, поэтому мы продолжали дружить даже после того, как наши пути разошлись, когда я поступила в Эвертон Велли. Если вы спросите мою маму, какое самое яркое воспоминание о Ники той поры у нее осталось, она не задумываясь ответит: «Чипсы с луком». Когда Ники у нас ночевала, мы, бывало, устраивали полуночные объедаловки и прятали улики под кроватью. Ели мы, конечно же, не только чипсы с луком, но, очевидно, их запах до сих пор сохранился в памяти моей мамы с той невинной поры.

Ники всегда была беспечной, веселой и полной энергии. Она прекрасно пела и танцевала (потом она стала инструктором по фитнесу), и мы провели много вечеров вместе, выплясывая под диско-хиты семидесятых, наподобие «Yes Sir, I Can Boogie» группы «Баккара». Признаюсь, мне бы хотелось думать, что мы обе давали жару, но, боюсь, что это можно сказать только об одной из нас. Ах, Ник, она была такой милой! И сейчас остается такой же.

В школе я училась прилежно и всегда имела хорошие оценки. Думаю, от зачисления в разряд зубрил меня спасло лишь то, что я любила спорт. Какое-то время я даже была капитаном школьной сборной по нетболу, а летом играла в лапту. Решение посвятить себя медицине созрело у меня постепенно, после того как я сдала экзамены по программе средней школы первого уровня. Так что это не было мечтой всей жизни. Сначала я хотела стать гематологом и изобрести лекарство от лейкемии (понятия не имею, откуда у меня появилось это желание и как я вообще узнала, что такое гематология). Еще какое-то время я подумывала стать ветеринаром. Перед экзаменами в школе второго уровня я долго не могла выбрать, что сдавать: математику, экономику или французский, а потом, думая уже об университете, — чему посвятить себя: инженерному делу или медицине. Оба раза я могла избрать другой путь.

Конечно, я хотела иметь достойную работу и сделать карьеру, но каких-то особенных амбиций у меня никогда не было, за исключением одного: для всех, кто меня знал, не было секретом, что для меня главная цель в жизни — стать матерью, а еще лучше — многодетной матерью. Я точно была не из тех девушек, которые готовы на все ради карьеры, и жертвовать семейной жизнью и детьми я не собиралась. Кто-то сочтет, что это неразумно и неправильно, но большинство матерей, полагаю, меня поймут. Когда я окончила университет в Данди, напротив моего имени в студенческом университетском ежегоднике значилось: «Прогноз на будущее: математик, шестеро детей». Ни одно из этих предсказаний не исполнилось, но я была горда и безмерно счастлива, когда получила лучшую награду, о которой могла мечтать: троих прекрасных детей.

Университет в Данди может показаться довольно странным выбором для ливерпульской девушки, не имеющей шотландских корней, но тогда для выпускников английских школ считалось чуть ли не священной обязанностью выбирать университет как можно дальше от дома, и Данди появился на моем горизонте, когда мне его порекомендовала одна хорошая подруга, которая была знакома с кем-то, кто там учился. Я отправилась туда на разведку, и компания очень приветливых четверокурсников устроила мне экскурсию по университету. Помню, приехала я туда как раз в День Гая Фокса. Вечером все студенты шли на вечеринку и пригласили меня с собой. В течение следующих нескольких дней там происходило еще столько всего интересного, что я задержалась в Данди намного дольше, чем планировала. Мне было ужасно весело, да и студенты приняли меня очень тепло.

Итак, я остановила выбор на Данди. Студенческая жизнь, как и обещала, оказалась довольно насыщенной (для студентов-медиков вечеринки — дело святое), и я обзавелась кучей друзей. В университете я провела фантастические годы и старалась сохранять равновесие между учебой и весельем, что мне, признаюсь, не всегда удавалось. Выступления за университетскую сборную по нетболу помогали мне поддерживать форму. В 1992-м, после окончания университета мне предстояло пройти две полугодовых стажировки в качестве младшего врача в больнице, одну по терапии, а вторую по общей хирургии или ортопедии (я выбрала ортопедию). Отработав первые шесть месяцев в больнице «Кингз Кросс» в Данди, я почувствовала, что готова сменить обстановку. Меня манили яркие огни большого города — Глазго.

Насколько я помню, Джерри Макканна я впервые встретила в Глазго в 1993-м. Он утверждает, что это произошло раньше, в 1992-м, когда мы претендовали на одну должность (ни он, ни я ее так и не получили). Если такое и было, я об этом не помню. Извини, Джер. Он в том же году, что и я, окончил медицинский факультет университета в Глазго (в Шотландии, наоборот, принято учиться в местных университетах). Несмотря на то что поначалу мы работали не вместе, вращались мы в одних кругах и наши пути часто пересекались, к примеру, на многочисленных вечеринках, столь любимых молодыми врачами, в том числе и на печально известных «ночах врачей и медсестер» в клубе «Клеопатра», который местные жители ласково называют «Клатти пэтс».

Джерри был симпатичным, уверенным в себе и общительным молодым человеком. У него была репутация эдакого рубахи-парня, но, узнав его поближе, я поняла, что это добрый и искренний человек. Когда он рассказывал о своей семье, за внешне неприступным фасадом открывалась отзывчивая и ранимая душа.

У нас было много общего и помимо профессии. И он, и я выросли в рабочих католических семьях с ирландскими корнями. Как и я, Джерри учился в католической школе и ходил на воскресные мессы. Разумеется, впервые встретившись, мы ничего этого не знали друг о друге, и ни ему, ни мне не пришло бы в голову об этом расспрашивать, хотя, если вдуматься, наши фамилии сами по себе о многом могут рассказать. Отец Джерри, как и мой, был столяром, а его мать, Айлин, родилась в Глазго в ирландской семье. Вскоре после начала Второй мировой войны ее отправили в Донегол к бабушке. В Глазго она вернулась после войны. Отец Джерри, Джонни, родом из деревни Сент-Джонстон, которая находится в графстве Донегол, на самой границе с Северной Ирландией.

Детство Джонни было тяжелым. Он потерял мать, старшего брата и отца, когда ему не было и шестнадцати. Пожив какое-то время с дядей в Слайго, он взял на себя отцовский паб и воспитание младшего брата. Ему пришлось бросить учебу в Иезуитском колледже, и, может быть, поэтому, желая лучшей судьбы для своих детей, он заставлял их упорно трудиться в школе, чтобы они могли поступить в университет.

Семья Джерри, в отличие от моей, была большой и шумной. Родился он, как и я, в 1968-м и был младшим из пяти детей Джонни и Айлин. Старшим из детей был его брат, тоже Джонни, остальные — сестры: Триш, Джеки и Фил. По рассказам Джерри, у них была веселая, яркая, иногда даже безумная семейка. Но жилось им, должно быть, непросто: все-таки семь человек в съемной квартире с одной спальней в многоквартирном доме в Глазго. Им даже не у кого было пожить какое-то время. Джонни-старший подолгу пропадал на работе, Айлин тоже периодически устраивалась на работу, сначала продавщицей, а потом уборщицей, поэтому «малыша Джерри» часто доверяли заботам его старших сестер. Однако жизнь в многолюдном доме вместе с другими католическими семьями с кучей детей имеет больше плюсов, чем минусов. Все находятся «в одной лодке», и для детей Макканнов и их соседей такая ситуация было совершенно нормальной — никто не чувствовал себя ущемленным.