увидеть коллекцию импрессионистских картин или изящных книг, а не изысканные меха и драгоценности. Человек беспокоился о том, чтобы быть «показушным», и не жалел средств на то, чтобы быть незаметным. Невестка бабушки Гудхарт была дочерью Адольфа Льюисона, человека, который тратил 300 долларов в месяц только на бритье. Чтобы его поместье в Вестчестере не бросалось в глаза соседям, он нанял тридцать штатных садовников, которые ухаживали за его участком и четырнадцатью теплицами. Он был настолько заинтересован в том, чтобы его вечеринки проходили на самом высоком уровне — в течение нескольких лет новогодний бал в его доме на Пятой авеню был одним из самых масштабных в городе, — что для обеспечения своих погребов лучшими винами и спиртными напитками ему приходилось ежемесячно оплачивать в среднем 10 000 долларов. И в то же время он стал интересоваться реформой тюрем. Когда он не устраивал званых обедов для своих друзей, его можно было встретить в Синг-Синге, обедающим с тем или иным осужденным в камере смертников. Он подарил стадион, носящий его имя, Городскому колледжу, потому что, как он сказал, «они меня попросили».

У друга и соседа г-на Льюисона, Феликса Варбурга, в городском доме был сквош-корт, в загородном доме — поле для игры в поло, яхта, струнный квартет Страдивари в полном составе и набор черных упряжных лошадей с одинаковыми белыми звездами на лбу. Когда Варбург впадал в депрессию, садовник сооружал для него помост на дереве; оттуда Варбург рассматривал возможность расчистить еще один из своих знаменитых «видов» из окружающего леса. При этом он был настолько домашним человеком, что, заселяясь в гостиничный номер в чужом городе, первым делом переставлял мебель так, чтобы она была максимально уютной и «располагала к беседе». Он любил раздавать по миллиону долларов на пятьдесят семь различных благотворительных организаций, а когда его дети спрашивали отца, сколько у него денег, он большим и указательным пальцами ставил ноль. Иными словами, в этом мире скромности и достоинству придавалось такое же значение, как и помпезности, комфорту и пышности. Джейкоб Шифф, для которого одного частного «Пульмана» редко было достаточно, мог отправить своего сына домой с вечеринки, потому что его костюм был слишком «броским».

Мистер Вилли Уолтер, чья дочь была замужем за сыном бабушки Гудхарт, владел построенным на заказ Pierce-Arrow, который постоянно пополнялся новыми двигателями Packard. Удивительная машина была достаточно высокой, чтобы в ней мог стоять человек. Г-н Уолтер страдал глаукомой и считал, что это результат удара головой о потолок низкого автомобиля. Внушительные размеры автомобиля имели, таким образом, практическое объяснение. Самый высокий автомобиль в Нью-Йорке всегда ездил с опущенными стеклами, а декор как внутри, так и снаружи был сдержанным: каждый кусочек хрома был оксидирован, чтобы не было бликов, из соображений заботы о чувствительных глазах г-на Уолтера. Хотя Pierce-Arrow был виден с нескольких кварталов, его голова была высоко над головами других людей, г-н Уолтер также считал, что уменьшение декоративных элементов автомобиля делает его менее «заметным». (После смерти Вилли Уолтера его наследники продали Pierce-Arrow Джеймсу Мелтону, любителю классических автомобилей; Мелтон покрасил его, отполировал, добавил всевозможные блестящие приспособления и продал Уинтропу Рокфеллеру, который добавил еще больше. Вы бы видели его сейчас).

Для жителей города этот мир казался экзотическим и далеким. Ему завидовали, его не понимали, на него обижались, но чаще всего его просто игнорировали, что как раз и нравилось представителям еврейской верхушки. Оставаясь незамеченной, группа процветала и росла. Она обрела внешнюю оболочку, непрозрачную и непроницаемую для посторонних глаз. Внутри нее существовала территория, замысловатая и запутанная, как камера наутилуса, — особое княжество, запертое в мире очень богатых людей. Для тех, кто там жил, это было все. Это было второе общество Нью-Йорка — цитадель привилегий, власти, филантропии и семейной гордости. Но не так очевидно, что это была еще и цитадель неуверенности и страха. Под кажущейся привлекательностью скрывались горечь, зависть, вражда — не больше и не меньше, чем в любом обществе. Чтобы понять это, нужно было вырасти в замке. Ведь даже убийство, если оно случалось, вежливо оставалось «внутри семьи».

Среди тех, кого навещала бабушка Гудхарт, были Лоебы, Саксы, Гуггенхаймы, Шиффы, Селигманы, Шпейеры, Штраусы, Варбурги, Льюисоны и, конечно, другие Леманы и Гудхарты. Были также Бахи, Альтшули, Бернгеймеры, Халльгартены, Гейдельбахи, Иккельгеймеры, Канны, Куны, Тальманны, Ладенбурги, Вертгеймы, Канны, Бернхарды, Шефтели, Майнцеры, Стралемы, Нойштадты, Баттенвизеры, Йозефтали, Хеллманы, Хаммерслаусы, Лилиентали, Моргентаусы, Розенвальды, Вальтеры и Вольфы. За исключением Гуггенхаймов, приехавших из немецкоязычной Швейцарии, все эти семьи ведут свое происхождение из Германии (многие — из Баварии). Они называют себя «сотней», в отличие от «четырехсот». Их называли «еврейскими великими князьями». Но чаще всего они называли себя просто «нашей толпой».

Люди из нашей толпы сделали свое состояние как коммерсанты, банкиры или, по старинному выражению, «купеческие банкиры». Памятниками их бизнеса являются компании R. H. Macy & Company (Strauses), Abraham & Straus (Abrahams, Strauses, Rothschilds — «бруклинский филиал» европейских Ротшильдов), а также ряд известных инвестиционных и банковских домов на Уолл-стрит, включая Lehman Brothers; Hallgarten & Company; Speyer & Company; Kuhn, Loeb & Company; Goldman, Sachs & Company; J. & W. Seligman & Company; J. S. Bache & Company; Carl M. Loeb, Rhoades & Company. Такие семьи, как Льюисоны и Гуггенхаймы, чье состояние обычно связано с горно-металлургической промышленностью, также содержали банковские дома в центре города. Некоторые семьи, например Вертхеймы, перешли от производства (сигар) к банковскому делу (Wertheim & Company).

Долгое время вы либо принадлежали к «нашей толпе», либо нет. На протяжении нескольких поколений эта толпа была поразительно внутрикорпоративной, когда речь заходила о браке, в результате чего толпа для более многочисленной толпы вне ее казалась настолько сплоченной и тесной, что была непроницаемой. Люди, которых мы посещаем, становились также людьми, на которых мы женились. В первом поколении американцев многие отцы-основатели женились на своих близких родственниках. Джозеф Селигман и его жена были двоюродными братьями и сестрами, а в следующем поколении дочь брата Джозефа вышла замуж за сына сестры Джозефа. Мейер Гуггенхайм женился на своей сводной сестре, а некто Льюисон женился на собственной племяннице, причем для этого ему пришлось уехать в Европу, поскольку в США такой союз в то время был запрещен законом, и в результате этого брака он стал двоюродным дядей своим детям и зятем своему брату. Три брата Селигмана женились на трех сестрах по фамилии Леви; еще несколько Селигманов вышли замуж за Уолтеров, а несколько — за Биров. Селигманы также следовали еврейскому обычаю отдавать вдов