Однако в новостной заметке было одно примечание, которое могло показаться читателям, знакомым с историей Селигмана, ироничным. Когда-то Селигманы были известны как ведущая еврейская семья в Америке. Их называли «американскими Ротшильдами». Дед покойного в течение многих лет был президентом попечительского совета нью-йоркского храма Эману-Эль. (Предполагалось, что эта должность будет ежегодной, но каждый год первый Джеймс Селигман поднимался на ноги и говорил: «Сейчас будут выдвинуты кандидатуры на пост вице-президента»). Однако в некрологе сообщалось, что похоронные службы пройдут в методистской церкви Христа.

Может быть, Селигманы и не начали всего, но они точно что-то начали. Кроме того, они начали рано, что, как известно, является благоприятным временем. Немногие великие американские состояния, более того, и немногие банковские дома начинали с таких бесперспективных стартов. Основание горы Селигман было действительно скромным.

Байерсдорф настолько мал, что его нет на большинстве карт Германии. Он расположен на берегу реки Регниц в двадцати километрах к северу от Нюрнберга, на окраине Богемского леса. Старый Давид Селигман был деревенским ткачом. Формально он не был старым, но в свои двадцать девять лет казался таковым. Невысокий, сутулый, угрюмый человек, он был склонен жаловаться на судьбу.

Селигманы жили в Байерсдорфе уже более ста лет. Их фамилия стала фамилией задолго до того, как Наполеон постановил, что евреи Германии больше не должны называться «сыновьями» своих отцов — Моисей бен Израиль и так далее. Надгробные плиты XVII-XVIII веков на еврейском кладбище Байерсдорфа зафиксировали благородство многих предков Давида, носивших фамилию Селигман («благословенный человек»). Для последующих поколений в Нью-Йорке это стало важным фактом. Такие семьи, как Селигманы, не просто «приехали» из Баварии. Они обосновались там на долгие-долгие годы.

Никто из байерсдорфских Селигманов не был богат, но Давид казался самым бедным, самым удрученным из всех. У него было слабое здоровье, он часто ходил на кладбище и в словах, написанных на надгробиях ушедших селигманов, черпал какое-то одинокое утешение. Особенно ему понравилась надпись 1775 года:

ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕН

АВРААМ СЕЛИГМАН

В ЗРЕЛОМ ВОЗРАСТЕ, ПРАВЕДНЫЙ ЧЕЛОВЕК.

ОН ШЕЛ ПУТЕМ ДОБРОДЕТЕЛЕЙ

СПРАВЕДЛИВЫЙ И ПРАВЕДНЫЙ, ОН ПРИЛОЖИЛ СВОЮ ДУШУ К

ПРАВОСЛАВИЕ

И ЗАНИМАЛСЯ УЧЕНИЯМИ

БОЖЬИМ УЧЕНИЕМ И ДЕЛАМИ МИЛОСЕРДИЯ.

ДНЕМ И НОЧЬЮ, ПЕРВЕНСТВУЯ СРЕДИ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ

БЛАГОДЕТЕЛЕЙ

К Давиду эти слова не относились. Он был одинок и замкнут. Его друзья детства были женаты и обзавелись семьями, а Давид, казалось, смирился с холостяцкой жизнью. Его маленький домик на Юденгассе (улице евреев) в Байерсдорфе начал проседать и уныло прислонился к соседнему зданию. Дела шли ужасно. Тем не менее, однажды утром 1818 года Давид вернулся из соседней деревни Зульцбах с молодой пухленькой девушкой по имени Фанни Штайнхардт в качестве жены.

На Юденгассе шептались, что Давид Селигман не способен иметь детей. За состоянием Фанни в течение следующих нескольких месяцев наблюдали с большим интересом, чем обычно. Через год после свадьбы Фанни родила Давиду сына Иосифа. В течение последующих двадцати лет Фанни подарила Дэвиду еще семь сыновей и трех дочерей: Уильям, Джеймс, Джесси, Генри, Леопольд, Авраам, Исаак, Бабетта, Розали и Сара.

Вынашивание ребенка принесло свои плоды. Через два года после рождения последнего ребенка, в возрасте сорока двух лет, Фанни умерла. Она выполнила свой долг перед миром. Она создала фундамент международного банковского дома.

Но Фанни подарила Дэвиду не только одиннадцать детей. В качестве приданого она привезла из Зульцбаха запас сухих вещей — кружева, ленты, две перины, два десятка простыней, двадцать наволочек и десять кусков домотканого полотна. Все это, как она догадывалась, могло понравиться женщинам Байерсдорфа. Она открыла магазин на первом этаже дома Давида, и вскоре Давид, ткач, смог называть себя более великим именем «торговец шерстью» и открыл небольшую подсобную торговлю сургучом.

Джозеф, ее первенец, был любимым ребенком Фанни. Как только он научился видеть над прилавком, он стал помощником матери в ее маленьком магазинчике. В 1820-х годах в Германии не существовало национальной денежной системы. В разных регионах чеканились разные монеты, и восьмилетний Йозеф, сидевший за кассовым аппаратом, быстро это заметил. Чтобы облегчить жизнь путешественникам, проезжающим через Байерсдорф, Йозеф стал обменщиком денег: он принимал иногородние монеты в обмен на местную валюту и продавал иногородние деньги людям, планирующим поездки за пределы Баварии. На каждой сделке он получал небольшую прибыль. В возрасте двенадцати лет он управлял миниатюрной компанией American Express. Через его руки проходила иностранная валюта, в том числе иногда и американские доллары. Он учился экономике, арифметике и немного географии, отмечала мать и одобрительно гладила его по голове.

Фанни была честолюбива в отношении всех своих детей, но свои мечты она сосредоточила на Джозефе. По вечерам мать и сын сидели друг напротив друга за деревянным столом при чадящем свете кухонной свечи, она, склонившись над штопкой, говорила, а мальчик слушал. Джозеф запомнил маленькие, пухлые руки матери и ее жест, когда она клала ладонь на стол, чтобы высказать свою точку зрения. Она рассказывала ему о местах получше Байерсдорфа, а Дэвид упрекал ее за то, что она забивает мальчику голову «грандиозными идеями». Он хотел, чтобы Джозеф занялся шерстяным делом.

Но баварский шерстяной бизнес в 1833 году ожидало мрачное будущее. Байерсдорф был маленьким городком и становился все меньше. Шла промышленная революция. Крестьян, клиентов Давида, вытесняли с земли в промышленные города. Рабочих мест и денег в Байерсдорфе становилось все меньше. Перед бедняками стояли два варианта, оба из которых были связаны с дальнейшими трудностями: переехать или продолжать бороться на прежнем месте.

Если молодым немецким беднякам было не на что надеяться, то перспективы молодых евреев были еще более мрачными. Евреи были ограничены с трех сторон — политически, экономически и социально. Вынужденные быть разносчиками, мелкими лавочниками, ростовщиками, которым закон запрещал иметь дело с товарами, которые нельзя было носить с собой, они были заключены в тесные юденгассены и зажаты в тесную смирительную рубашку правил, основанных на их религии. В кварталах, где их заставляли жить немецкие законы, им не разрешалось владеть никакой собственностью, кроме тех квадратов земли, на которых стояли их дома, и даже на эту землю их право было весьма шатким. В Баварии, где отношение к евреям было особенно реакционным, число еврейских браков было ограничено законом, чтобы сохранить постоянную численность еврейских семей. Евреи были окружены тяжелой сетью специальных налогов, были обязаны платить унизительную «еврейскую пошлину» при выезде за пределы гетто, были вынуждены платить специальный сбор за привилегию не служить в армии — хотя в армию их не взяли бы, если бы они попытались пойти добровольцами, потому что