теперь из дома выходил только ранним утром, когда на улицах мало людей, закупив для себя все необходимое на день, опять закрывался в своей квартире, как прежде избегая всех ни с кем не общаясь.

Ганс-Ульрих пару раз пересекался с ним, размеренными шагами идущего из ближайшего супермаркета домой и был поражен его необычным равнодушием ко всему. Это было равнодушие не направленное на кого-то, не с целью одержать верх над другими, а завернутое в себя, фундаментальное, субстанциональное равнодушие. Гансу-Ульриху стало отчетливо понятно, что он живет только потому, что жив…потому, что не умер еще. Полное отсутствие в нём на что-то направленных интересов, абсолютная, уравновешенная пустота было такой ощутимой, что не оставляла место иным спекуляциям. Но наряду с этим, был заметен его зоркий, насквозь пронзительный взгляд, который задерживался на предметах в течении сотни доли секунды, но которого чувствовали все, оказавшийся в фокусе этого оценочного взора… Ганс-Ульрих упорно размышлял над его предназначением и заключил что (что потом подтвердили дальнейшие события), Бора не делил людей на друг-враг, все люди для него были мишенью, потенциальной мишенью и он определял, которые из них представляют опасность на этот, данный момент… инструментом построения отношений с этой мишенью ему служила не политика, т.е. дихотомическое разделение на друг-враг с дальнейшими манипуляциями, а более простой предмет, огнестрельное оружие. Для него “люди” были сопряжены с опасностью и он оценивал степень актуализации этой опасности.

…

По выходным, когда сухая погода, если с утра до ночи не льет холодный дождь, во дворе бывает людно и шумно. Здесь и мамы с детьми и преклонного возраста жители многозначительной задумчивостью сидящие на лавках, а нередко, по вечерам собираются здешние мужчины за кружкой пива, чтобы обсудить политиков, поговорить о новостях житейских, кого где назначили и кто с ним близко знаком, о машинах, о женщинах и так далее… тем много… с другой стороны, они таким образом контролируют друг друга, находятся на виду у других, давая понять, что от них не следует ждать доселе непривычного и что стабильности они не угрожают. Это общество опасается чужака, инкогнито, неясного… поэтому если в их среде появляется незнакомец, если он хорошего тона человек, должен прояснить себя и свою личность перед другими, перед сообществом, находя для этой процедуры определяемые субкультурой соответствующие формы. От того, как он справится с самопродвиженим, какую выберет форму, какое проявить знания норм субкультуры, зависит его статус в локальном сообществе и дальнейшее к нему обращение. Этой процедурой новичок доводит до других, до сообщества собственные границы, делает понятным и прогнозируемым то, чего можно от него ожидать в дальнейшем и конечно же должен стабильно выдерживать преподнесенный им же образ себя. Выход за границами этого образа возможна, но изредка и в форс-мажорных ситуациях и в пределах, определяемых субкультурой.

У сообщества хватает способов принуждения к контакту тех, кто ставит себя вне субкультуры и тем самым проявляет к социуму неуважение. Оно может организовать повседневные, мелкие, но очень неприятные проблемы, а на худой конец, войти с неучтивым в открытый конфликт, что и случилось в случае Бори.

Ущемленное самолюбие раздраженного из-за этого сообщества неизбежно вело к мощному выплеску накопленной злости, что не заставила себя ждать… Гейзер пробудился, закипел, мощным потоком выбросив вес гнус наружу.

Ведущую роль в организации конфликтов взяли на себя женщины. Они быстро смоделировали пару несложных сюжетов, которые в реальности никогда не имели место, распространили их в виде слухов…и что главное, они сами поверили правдивость ими же придуманного, быстро переходя ступени от “мог совершить", через “может и совершил”, к категоричному "совершил именно он". Поверили с каким-то особым ожесточением, истерично… так что переубедить их было невозможно.

С одной стороны с жалобами они обратились к стражам правопорядка, параллельно принуждая своих мужчин к действию и привлечению к делу уличных авторитетов с криминальным наклоном. Случилось так, что и блюстители порядка и полукриминальные представители улицы в тот день совпались во дворе дома, по своему стараясь вынудить Бору выйти на контакт, по сути-на разборки.

Уже к вечеру того дня, вся пресса была заполнена новостями о том, что – “в известном районе города произошла стрельба. Военный в отставке из балкона собственного дома прицельным огнем расстрелял людей, находящегося на тот момент во дворе. В результате стрельбы пятеро убитых, двое тяжелораненых. Сообщается, что стрелявший предположительно покончил жизнь самоубийством. По факту возбуждено уголовное дело, ведется расследование”.

Аналитика

Вскоре, после этих событий Ганс-Ульрих получил приглашение от своего давнего знакомого Хулио Кортесера, навестить его в Агио-Орос, куда он с сестрой Ирене переехал жить, после того, как неизвестные захватили их родной дом в Патагонии. Они поселились близ Уранополиса.

На небольшом холме стоял старый, каменный дом, построении еще 1926 году. Несмотря на ветхость, крепкая каменная постройка держалась стойко. Там действительно было уютно…поблизости никого, тихо, только издалека можно было услышать, как дышит Эгейское море разбивающихся о берег волнами.

Ганс-Ульрих с Хулио сидели за столиком на открытой веранде молча потягивая мате, а Ирене расположилась рядом в кресле, занявшись своим вязанием.

– “На днях мы наткнулись… здесь внизу есть местечко, где выносят старые вещи на продажу… сувениры для приезжих…их здесь бывает много …точно такой же комод, что был у нас дома»– сказала Ирене не отрываясь от своего вязания. – “Мы хотели купить его, но…засомневались потом…стоит ли нам…”.

– “Знаешь, мы всегда ищем, не преднамеренно, но всякий раз, во всем ищем что-то, напоминающее нам родное…а находя, тут же отталкиваемся от него…выходит, что всё ещё прикосновение вызывает боль, значит время активной боли еще не истекло…и пока невозможна утешение…” Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет””-…сказал Хулио, глядя в безадресную даль.

– “К нам заезжают погостить…бывает и радостно…раньше я не любила шума, многолюдности…а сейчас каждый приезжий нам дорог…правда и весёлость сейчас с какой-то грустью, неполная…где-то в уголке сердца всегда чувствую что-то неподвижно лежащее грустное, ты прав, кажется не время еще…”-сказала сестра, отложив в сторону вязаные, наклонившись вперед, локтями на колени, как будто полностью присоединивших к сидящим за столом.

Ганс-Ульрих подозревал что, то ощущение, о котором говорили Хулио с сестрой, она уже навсегда… та меланхолия уже неизлечима, она всегда будет присутствовать как лейтмотив наряду со всем, что может в их жизни появятся.

–“Возможна ли полное душевное умиротворение в нашем, бренном мире?-“ Сказал Ганс-Ульрих понимая риторичность своего вопроса.-“Пока в той известной истории рассказывается о том, как может в один миг всё обрушится, жизнь и порядок, с устоявшимся отношениями к вечному и