class="p">— Потому что отчаяние подпитывает богатство, а Мадинат Алмулихи богатый город.

Он оторвал кусок сушеного мяса зубами и пошёл прочь.

Впереди у нас ещё оставалось множество дней пути. Всё могло поменяться. Я не собиралась спорить об этом сейчас.

Но я отказывалась оставить свою жизнь ахиры, чтобы обосноваться в другом месте и делать там то же самое.

Солнце едва встало, когда мы увидели оазис.

— Теперь совсем недалеко, — прошептала я Тави.

Песок просочился между складками ткани, которой были обмотаны мои ноги, песчинки начали врезаться в натёртые участки моей кожи, которые не были закрыты сандалиями. Я поглядела на рощу, деревья которой охраняли округлый водоём в центре, и начала считать шаги до того момента, когда я смогла бы прилечь и наконец-то уснуть.

Несмотря на то, что по прибытию мне хотелось забраться в тень и задремать, мы все стали оказывать посильную помощь каравану, который начал располагаться на ночлег: отводить верблюдов к деревьям и кормить их, подводить лошадей к воде и скудной траве, снимать грузы со спин животных.

Этот оазис был гораздо больше, чем тот, что располагался рядом с нашим домом, и как только животные были накормлены и напоены, люди разбрелись меж деревьев, окружающих тёмно-голубой водоём. Кто-то искал уединения — мы давно уже позабыли об этой роскоши. Некоторые кинулись в глубокие чистейшие воды, где принялись наполнять фляги и жадно пить. Другие расположились на мелководье и начали ополаскивать лица и охлаждать ноги. Мы с Тави нашли большую тень и легли там на свои плащи. Я не стала искать Рашида или Фироза. Я была такой уставшей, что даже не пошла искать Саалима.

— Не знаю, смогу ли я к этому привыкнуть, — сказала я Тави, зевая и натягивая платок на глаза.

— Хм-м-м?

— К тому, чтобы спать весь день и идти всю ночью.

После долгой паузы Тави сказала:

— Я помню те времена, когда самым сложным для меня было — притвориться более заинтересованной в мухáми, чем в подносах с едой.

Она засмеялась шумным и прерывистым смехом.

— А ещё воск. Как по мне, это была самая ужасная боль, что я когда-либо испытывала.

Мы медленно разговаривали, тяжело дыша, заставляя слова преодолевать наше изнеможение.

— Хадийя, Адила, — прошептала Тави, — интересно, что они сейчас делают?

Мне тоже было интересно. Будь я дома, я могла бы их навестить. Я пожалела о том, что заговорила вслух о зафифе и наших прислужницах. Сделав это, я только в очередной раз пробудила терзающую меня боль потери.

Дело сделано. Пути назад не было.

Когда сон нашёл меня, мне приснилась птица со сломанными крыльями, которыми она печально хлопала на дне своей клетки. У неё были светло-серые глаза, которые умоляюще смотрели на меня. Вокруг меня находились люди, которые наблюдали за тем, как я достала её из клетки. Я не обращала на них внимания и тихо с ней разговаривала. А затем я сжала пальцами её шею, такую мягкую и хрупкую. Она дёрнулась, словно умоляя меня остановиться. Но я этого не сделала. Я не останавливалась, пока у меня в руках не осталось её бездыханное тело.

Когда я проснулась, моё лицо было мокрым от слёз, и я всё ещё задавалась вопросом: положила ли я конец страданиям этой птицы? Правильно ли я поступила?

Опершись на руки, я сунула ноги в холодную воду. Натёртая кожа, покрытая волдырями, испытала облегчение.

— Как думаешь, что это они там делают? — спросил Фироз, толкнув меня ногой, погруженной в воду.

Солдаты из Мадината Алмулихи стояли на другом берегу водоёма. Я могла бы предположить, что они, как и мы, охлаждались в нём, но чем дольше я на них смотрела, тем более выверенным — почти ритмичным — казалось мне то, как они окунали руки в воду и прикасались ими ко лбу, запястьям, шеям.

— Они молятся, — раздался голос позади меня.

Этот голос был таким до боли знакомым, что мне потребовались все мои силы, чтобы не вскочить с земли и не броситься к нему.

Медленно, я повернулась к Саалиму.

За те несколько дней путешествия, я поняла, что он и его люди вели себя совершенно иначе, чем мой отец и его двор. Меня всё ещё удивляло то, что их король — мой король — совсем не походил на знатного человека. Закатанные шаровары, босые ноги. При нём не было оружия, и чёрная туника была покрыта пылью на груди, и потрёпана по краям; а его такая же поношенная гутра была небрежно обмотана вокруг лица. Если бы Саалим самолично не рассказывал мне о богатствах и очаровании Мадината Алмулихи, я бы не поверила в то, что этот город стоит увидеть.

— Эйкабу придётся сильно напрячься, чтобы их услышать, — сказал Фироз.

Саалим перевёл взгляд со своих солдат на Фироза.

— Мы поклоняемся дарителю, а не палачу.

— Вахиру, — сказала я.

Было так странно видеть людей, которые молились менее могущественному богу. Это казалось так неправильно.

Саалим встретился со мной взглядом.

Меня накрыло жаром, затем холодом, желанием, отчаянием, и… Боги, неужели он этого не чувствовал? Я почувствовала то же, что и в первый раз, когда он посмотрел на меня после того, как снова стал человеком, после того как убил моего отца, и его глаза встретились с моими. Я уставилась на него, пожелав, чтобы он почувствовал, вспомнил, то же, что и я… его твёрдый подбородок под моими пальцами, его губы на моих губах, его тёплое дыхание, которое я вдыхала своими лёгкими. Его осторожные руки на моей коже, стук его сердца у своей груди, дрожь в его голосе, когда он произносил моё имя.

— Эмель, верно? — спросил он.

Воспоминания рассеялись. Я склонила голову и потупила взор, чтобы он не увидел моё исказившееся лицо. Он ничего не чувствовал, он ничего не помнил. Боги, он вообще меня не знал.

Мазира была коварной богиней, она так много давала, но также много забирала взамен. Будь проклята её магия, которую она расстелила, точно плетёный ковёр! Красивый ковёр, который скрывал все уродливые шрамы и секреты, и отвлекал от них внимание. Но ведь именно так и работала магия! Если она пыталась что-то скрыть, то делала это так небрежно. Все эти секреты так и оставались лежать под её нитями.

— Да, это Эмель, — громко сказал Фироз.

Я снова посмотрела на Саалима и попыталась избавиться от своих мыслей, как от песка на своих ладонях.

Саалим продолжал:

— Сегодня, ты и…

— Фироз, — напомнил ему он.

Саалим замолчал и слегка свёл брови вместе, после чего он продолжил:

— Фироз.