— Ничего я не знаю! — возмутилась Руслана Алексеевна, прижимая к себе собачку, словно ее собирались отнять. — Чего знала, все рассказала уже… вот ему, — она мотнула головой в сторону Молодцова.

— Нужно зафиксировать ваши показания, — терпеливо объяснила Арина. — Так положено, понимаете? — страх потенциального свидетеля перед «допросом», да еще и «на протокол», был, на ее взгляд, явлением совершенно иррациональным, но, увы, весьма распространенным.

— Руслана Алексеевна, — подхватил Молодцов. — Вы просто повторите то, что сейчас рассказывали, Арина Марковна запишет, а вы подпишете.

— Да не стану я ничего подписывать! Мало ли что вы там накалякаете, потом не отмоешься.

— Вы сперва прочитаете, а ваша подпись как раз для того, чтобы ваши показания зафиксировать. Как же без этого?

— Ну… — она недовольно поджала губы. — Если нужно…

— Как же без этого? — повторила Арина молодцовскую фразу. Ох уж эти осторожные свидетели! Не оперативников же за ней посылать, в самом-то деле. Заявит, что «привели под конвоем», и вовсе замкнется, клещами ничего не вытащишь. А ведь такая многое могла видеть. Если там вправду самоубийство, допрос этот нужен чисто для проформы, ну и для себя. Покончить с собой можно и от невыносимого одиночества, но все-таки хорошо бы какой-нибудь более существенный мотив обнаружить: может, болел старый опер, может, с женщиной расстался, может, кредитов набрал.

— Ладно… — тетка вроде бы расслабилась, даже головой мотнула, соглашаясь. — Куда, вы говорите, приходить?

Арина облегченно вздохнула:

— Вот Иван Сергеевич вам объяснит. Значит, ночью вы слышали выстрел, а потом, уже сегодня, пошли выгуливать Джинни, заметили приоткрытую дверь и вызвали полицию. Так?

— Так, так, — закивали рыжие кудряшки.

Странно, подумала Арина. Что-то не сходится. Собачку-то дамочка, небось, с утра пораньше выводит, а сейчас вечер уже. Сколько ж времени прошло с момента звонка в полицию до выезда? Она миролюбиво, чтоб заполошная тетка, не дай бог, не подумала, что ей не верят, улыбнулась:

— Во сколько это было? Во сколько вы с ней гуляете? В семь, восемь утра? В десять?

— Да вечером же! — воскликнула тетка. — Гуляем-то мы и утром и вечером, Джиннечка же не может весь день терпеть… но мне ведь на работу, так мы с утра-то бегом-бегом, по-быстрому… вот и не заметила я ничего, — она сокрушенно вздохнула. — Темно в подъезде было, а я торопилась. А уж вечером пошли, тут я и смотрю — дверь-то приоткрыта… заглянула, а там… он… на полу… и кровь…

* * *

— Труп мужчины, одетого… — размеренно диктовал судебный медик Семен Семеныч, которому очень подходила его фамилия. Плюшкин. Не в смысле гоголевской скупости, в смысле уютной пухлости, смягчающей едкость профессионального цинизма. — Успеваешь? Смерть предположительно наступила от огнестрельного ранения в голову. Входное отверстие в височной области… выходного при визуальном осмотре не обнаружено… И это, душа моя, хорошо, значит, пулечка внутри должна быть. Это не пиши, это я так, мысли вслух.

Арина пошевелила затекшими пальцами. Большинство ее сверстников давно уже печатали протоколы сразу на ноутбуках, она же до сих пор писала от руки. Текст на мониторе казался ей каким-то ненастоящим. Посторонним, не имеющим к ней никакого отношения. Не стоящим того, чтобы о нем размышлять. Вот когда собственноручно, когда пальцы немеют от усталости — тогда и мозги включаются, и профессиональные соображения возникать начинают.

Сегодня «включить профессионала» оказалось особенно трудно, хотя она-то Шубина почти не знала, видела пару раз еще в юрфаковские времена. И тем не менее он был — свой. Тяжело.

Опера — просто человеки, вспомнилась Арине фраза с одного из семинаров. Просто человеки. И простым человеческим слабостям подвержены не меньше прочих. Она сделала мысленную памятку — спросить Иван Сергеича, за что Шубина «ушли», не за неудержимое ли пьянство? Хотя судя по состоянию квартиры — вряд ли, что бы там соседка ни говорила.

Кухню Арина еще не видела, но комната была именно комнатой, а не логовом опустившегося алкоголика, каких она немало навидалась: заросших грязью, запущенных, бывало, до плесени. Тут же все было, хоть и небогато, но прилично. Балконное окно не щурится мутными грязными бельмами, а сияет промытыми стеклами, даже сейчас, в темноте видно. Выцветшие до бежевого, когда-то коричневые шторы не пестрят скоплением пятен, не обвисают уныло — складки ровные, чистые. И покрывало на продавленном раскладном диване, хоть и потертое, но не засаленное, явно многажды стиранное. Напротив дивана — неожиданно современный телевизор, экран не в полстены, но довольно большой. С другой стороны балконного окна — письменный стол. Однотумбовый, такой же пожилой, как диван, но тоже чистый, не заляпанный, не захватанный. В угол задвинут системный блок. Персональный компьютер на вид куда старше телевизора, с массивным кубиком старенького ЭЛТ монитора, таких нынче и не увидишь уже. Хотя монитор монитором, а кто его знает, что там в компьютерных мозгах, может, там сплошной завтрашний день, надо изъять и Левушку Оберсдорфа попросить, пусть посмотрит. Клавиатура — тоже на удивление чистая, не залапанная — сдвинута к самой стене, так что стол практически пуст, только аккуратная стопка картонных папок слева, да исписанный лист бумаги посередине. Над столом — фотографии, довольно много, три ряда. На семейный «иконостас» не похоже, больше напоминает рабочую доску из американского полицейского сериала. Напротив стола, возле телевизора, изрядно поцарапанный буфет «под орех», рядом с ним, возле входной двери, темный, скучно полированный гардероб. На полу, почти вплотную к буфетной дверце — невнятная тряпичная кучка грязно-бежевого цвета, протянувшая «щупальце» вверх к горизонтальной полке над дверцей.

Но в целом, если забыть о бежевой кучке с зацепившимся за дверцу «щупальцем», — все чисто, все по местам. Аккуратистом был покойный, не вписывается в образ отчаявшегося пьянчужки.

Мог, впрочем, вычистить квартиру перед смертью. Навести порядок, перед тем как сводить счеты с жизнью — стремление довольно распространенное. Ну как же: придут чужие люди, станут разглядывать, оценивать, быть может, морщиться брезгливо. Нет уж, пусть все выглядит прилично. Хотя, казалось бы, мертвецу-то какая разница? Но желание выглядеть после смерти если не красиво, то хотя бы прилично — это да, это очень часто бывает.

— Кожные покровы… — размеренно продолжал Семен Семеныч.

— Из чего он стрелял-то? — перебила его Арина. — Вот из этого? — носком обтянутой синим бахилом кроссовки она показала на валявшийся возле буфета, прямо перед бежевой кучкой с протянутым вверх «щупальцем», маленький, блестящий черными гранями пистолет.

— А это, душа моя, пусть тебе баллистики скажут. Хотя я предполагаю, что именно так, раз выходного отверстия не наблюдается. Но вот залезем к нему в голову, отыщем пульку, — добродушно бормотал медик, — ты к ней гильзочку, что Зверев нашел, добавишь, и вместе с пистолетиком к баллистикам отнесешь, они тебе все в лучшем виде подтвердят.