Византийские силы с лихвой превосходили врага, по крайней мере по численности, но теперь, увидев его перед собой, застыли, будто парализованные. Осторожничая пять дней, они высылали вперед разведчиков, внимательно наблюдая за противником, но не переходя к боестолкновениям. И пока их армия нерешительно топталась на месте, к мусульманам прибыло подкрепление, усилив исламское войско и деморализовав христиан[5].

Первой перешла в атаку армия мусульман. Утром 20 августа 636 года, прикрываясь песчаной бурей, слепившей неприятелю глаза, арабы ринулись вперед. Поначалу ряды защитников империи стояли твердо, но в самый разгар боя двенадцать тысяч их союзников из числа арабов-христиан (те, кому давно задолжали денежное содержание) переметнулись на сторону врага: византийское войско дрогнуло. У него, окруженного, практически не было шансов – учитывая же панику и замешательство, тем более… Большинство воинов пытались спастись бегством для укрытия в безопасном месте, но были безжалостно убиты.

В Антиохии новость о катастрофе окончательно расшатала остатки повредившегося ума Гераклия. В этом сражении он поставил на кон все, что имел, но проиграл. Полагая, что его оставил Бог, он не предпринял никаких дальнейших попыток остановить исламское наступление[6]. И паузу при отступлении в Константинополь взял только один раз, сделав короткий привал в Священном городе Иерусалиме.

Всего шесть лет назад он входил сюда как триумфатор, со священнейшей реликвией империи – Крестом Господним на спине. Одетый как простой кающийся грешник, он босиком прошел по Виа Долороза: это тот самый Путь скорби, по которому вели на распятие Христа. Заканчивался этот путь у церкви Гроба Господня, величественной базилики, построенной по приказу Константина Великого. Именно там Гераклий повесил над алтарем свою вожделенную добычу, которая стала вершиной его правления и неопровержимым свидетельством Божьей милости.

И вот теперь Гераклий опять пришел в эту церковь – жалким, сломленным человеком. Лишь немногие из свидетелей, вероятно, не узрели символизм, когда он аккуратно снял Крест Господень, погрузил его вместе с большинством других реликвий на корабль, а затем, не скрывая слез, отплыл, предоставив Христианский Восток его судьбе.

Лишившись повелителя, империя, оказавшаяся не способной постичь новых завоевателей, рушилась с головокружительной скоростью. Римский Средний Восток, больше трех столетий остававшийся христианским, получил смертельный удар. Со дня сражения не прошло и года, а в Иерусалим уже лично прибыл халиф, силой вырвавший город из рук христиан. За двенадцать месяцев пали не только Дамаск, но и остальная часть Сирии, на которой ныне располагаются Израиль и Иордания. В последующие десять лет были повержены Египет и Армения, а по прошествии еще десяти не стало Ирака и большей части Ирана. Меньше чем через век после битвы при Ярмуке исламские полчища захватили Северную Африку и Испанию, остановившись всего в ста пятидесяти милях от Парижа. Три четверти христианского мира исчезли, но самым пагубным стал тот факт, что христиан изгнали с земли, где они появились на свет.

Царившую тогда атмосферу обобщил иерусалимский патриарх, передавший город новым хозяевам во избежание дальнейшего кровопролития. Глядя, как халиф верхом на белоснежном верблюде ехал вступить во владения Храмовой горой, он прошептал: «Когда увидите мерзость запустения…» Это был знак того, что конец света уже близок – знак, о котором предупреждал сам Христос[7].

В 1093 году, наконец, настал тот самый момент, которого император Восточно-Римской империи Алексий I ждал весь период правления. Великий мусульманский враг был слаб и разобщен: один хороший толчок, и мир с процветанием – две благодати, которых не знало уже не одно поколение, – станут достижимы.

На своей коронации в 1081 году, больше десяти лет назад, Алексий пообещал вернуть империи благополучие, хотя ему, вероятнее, суждено было единственно присутствовать при ее окончательном развале. Больше четырехсот лет Византия, восточная половина былой Римской империи, пребывала в осаде. К моменту его появления на свет в середине XI века безжалостные и сокрушительные удары исламского наступления сократили территорию государства, когда-то включавшего в себя все Средиземноморье, до жалких остатков в границах современных Турции и Греции. Хуже всего стало в 1071 году, за десять лет до восхождения Алексия на трон, когда турки, племя новых завоевателей из Центральной Азии, разгромили в далеком армянском городке Манцикерт византийскую армию, пленив императора вместе со свитой. Триумфатор-султан поставил на императорскую шею свою ступню в домашней туфле, воспользовавшись униженным сувереном в качестве скамеечки для ног, и турки – по словам летописца того времени Михаила Пселла – «безудержной лавиной» хлынули в Малую Азию[8].

Пока восточная граница превращалась в руины, западные рубежи тоже выдерживали осаду. Норманнские авантюристы, потомки обосновавшихся во Франции викингов, вторглись на Итальянский полуостров – их манила обетованная земля, вполне созревшая для того, чтобы без труда ее отобрать. Под предводительством грозного Роберта Гвискара и его сына-великана Боэмунда норманны завоевали Южную Италию, практически не оказавшую им никакого сопротивления. В 1081 году они пересекли Грецию и оказались в удивительной близости от самого Константинополя. Вопрос тогда, вероятно, сводился только к тому, кому же достанется империя – норманнам или туркам.

Эта-то череда катастроф и вознесла Алексия на трон. Его престарелого предшественника, совсем немного не дотягивавшего до восьмидесяти лет и слишком обессилевшего, чтобы оказать хоть какое-то сопротивление, без труда отправили в монастырь. Столкнуться сразу с двумя решительными врагами, не располагая преимуществом в виде надежной армии, оказалось делом куда более сложным, но Алексий – благодаря дипломатии, бесстрашию, а порой и своевременному подкупу – сумел предотвратить грядущий коллапс.