9. Это была пара — нимфа и сатир. Сам себя дед называл мордоворотом.

— Я иду, а на меня все морды воротят, — с гордостью говорил он.

10. В ссылку дед попал еще при царизме. За распространение листовок революционного содержания. К нему явилась полиция с ордером на обыск и на арест.

Полиция колотит в дверь. Он им:

— Иду, иду!

А сам не открывает. Он решил быстро и незаметно съесть листовки.

Когда полиция ворвалась, он съел почти весь тираж. Осталось несколько листовок. Полицейские схватили их и жадно стали читать. Там было написано:

Если идет дождь —

Пусть идет.

Если грянет буря —

Пусть грянет.

Оба полицейских, прочтя листовку, обрели просветление, которым они, как всякое живое существо, изначально обладали, но были погружены во мрак неведения.

В то же мгновение в их полицейских сердцах вспыхнуло ответное стихотворение — одно на двоих — об Истинной Реальности и иллюзии, движении и покое:

Арестовали тебя

Или нет,

На свободе ли

Или в темнице,

Ты — океан, который не знает вериг!

— продекламировали полицейские. С этими словами они сдали деда в участок и отправили на каторгу.

11. Будучи в заключении, мой дед оказался в камере с образованнейшим человеком своего времени. Звали его Карл Иосифович Сафьяни. Двадцать иностранных языков он знал в совершенстве, а остальные тридцать четыре так-сяк: умел на них читать и писать.

Шесть долгих лет просидели они в одной камере со Степаном. И все свободное время уважаемый профессор Московского университета Карл Иосифович Сафьяни посвящал тому, что обучал Степу разным иностранным языкам: английскому, польскому, итальянскому, латинскому и древнегреческому, даже персидскому и японскому.

Дедушка Степан оказался на редкость способным и трудолюбивым, он не только все схватывал на лету, но и очень старался, учил слова, записывал в тетрадочку, и они подолгу с Карлом Иосифовичем упражнялись в устной речи. К концу заключения Степан уже с гордостью подумывал про себя, что попал он в тюрьму совершенно необразованным пролетарием, простым чаеразвесчиком (он работал на чаеразвесочной фабрике), а вернется интеллигентом, как Карл Иосифович Сафьяни — широко образованным человеком своего времени.

Он даже поделился с Карлом Иосифовичем своими мечтами, что когда он выйдет отсюда, то не составит ли Карл Иосифович ему протекцию на должность преподавателя иностранных языков, ну, он пока не знает куда — в гимназию или Московский университет…

— Да тебя, Степа, Кембридж примет как родного! — подбадривал его Карл Иосифович. — Я уж не говорю про Сорбонну.

И вот пришла им пора прощаться. (Дедушку выпустили намного раньше.) Обнялись они на прощанье, Степа чуть не плачет от благодарности к своему учителю — такие тот перед ним раздвинул неслыханные горизонты.

Гремя ключами, конвоир открыл тяжелую дверь.

И тут Карл Иосифович говорит:

— Степа, послушай, я перед тобой виноват.

И признается, что все, чему он его научил, — полная туфта, он это на ходу придумывал и шесть лет дурил дедушке мозги.

— Как? — проговорил изумленный Степан, буквально не веря своим ушам. — Вы же профессор!..

— Это моя кличка такая «профессор», — отвечает Карл Иосифович. — А сам я карточный шулер, карманник, мошенник и шарлатан. Плохо я поступил с тобой, — он говорит. — Но ты, Степа, зла на меня не держи. У меня есть смягчающее обстоятельство: все, чему я тебя учил, мне потом самому приходилось заучивать, иначе нам бы с тобою не удавалось так ловко упражняться в устных беседах.

— Нет, это как понимать? — говорит потрясенный Степан. — Вы хотите сказать, что все, чему я учился шесть долгих лет — столь прилежно и старательно, — этого… вообще… нет в природе?!!

Карл Иосифович молча развел руками.

— Ни вашего «английского», ни «японского», ни «персидского»?… Ни «древнегреческого», ни «итальянского»??? — перечислял Степан побледневшими губами, прямо на глазах из широко образованного человека своего времени превращаясь обратно в темного пролетария и простого чаеразвесчика.

— Степа, — сказал Карл Иосифович, отступая за конвоира, — прости, я хотел пошутить, я слышал, в тюрьмах давали подобные уроки интеллигенты и аристократы, если сидели с такими лопухами, как ты. Но ты, Степа, до того устремился к знаниям, что напрочь отрезал мне путь к отступлению. И тогда я сжег мосты.

— Ах ты, сукин сын! — закричал возмущенный Степан и только хотел Карла Иосифовича двинуть по физиономии, как внезапно от страшного потрясения в своем собственном сознании вдруг узрел природу Будды!

Тут в душе у него вместо жажды мести и безумного желания напоследок хорошенько отдубасить Карла Иосифовича расцвела звенящая тишина, мир, блаженство и великое сострадание к каждой маковке на Земле, в том числе и к вооруженному до зубов конвоиру и этой шельме Карлу Иосифовичу.

— Патриархи не обманули меня! — прошептал Степан, и стоит весь сияет, глаза вытаращил, с места тронуться не может.

— А ну, давай, выкатывайся! — сказал грубый конвоир и вытолкал его из камеры.

— Вот так номер! — удивился Карл Иосифович и стал дальше сидеть скучать.

12. Освободившись от омраченности иллюзиями, Степан Степанович Гудков стал еще больше любить ходить в гости, веселиться, гулять и выпивать. Причем на все случаи жизни у него были припасены какие-нибудь стихотворные приветы, довольно графоманские по форме и хулиганские по содержанию.

Скажем, шел он на именины. Тогда это звучало так:

Птичка какает на ветке,

Баба ходит за овин,

Разрешите вас поздравить

Со днем ваших именин.

13. Когда Степан Степанович хотел наглядно показать Изучающему Путь, что тот слишком привязан ко внешним признакам вещей, а не созерцает их общий корень в глубинах собственной сокровенной природы, он выражался красноречиво и убедительно. Короче, он так говорил:

— Мелко плаваешь по луже,

Вся задница снаружи.

И им везде восхищались.

14. После того как в России победила Великая Октябрьская социалистическая революция, мой дед Степан, несмотря на внезапное просветление, был назначен на крупный руководящий партийный пост.

Он, обладавший неразличающим сознанием (Степан Степанович Гудков все вокруг считал самим собой, то есть Богом), Он — воплощение Славы Бытия, иной раз для некоторого самосохранения делал вид, что так же, как и все миряне, делит жизнь на добро и зло, победы и поражения, ошибочное и правильное, знание и невежество, движение вперед и отступление, живых и неживых, прямое и кривое, большевиков и меньшевиков.