Когда школы стали редкостью, разом исчезли писатели вместе с читателями и общей грамотностью. Сменилась религия: христианство, бывшее ранее одним из множества периферийных культов, завоевало достаточно сторонников, чтобы стать доминирующей силой и государственной религией при Константине, императоре все ещё нетронутой Восточной Римской империи, а затем — тоже в роли государственной религии — воцариться на территориальных осколках исчезнувшей Западной. Изменились представления о том, что есть добродетель, и о том, в чем состоит смысл жизни. Сама сексуальность приобрела в глазах западных христиан чрезвычайную подозрительность.

В эпоху массовой амнезии была забыта большая часть классической культуры, а уцелевшее огрубело. Но это было не все. Западная Европа прошла через радикальную, всеохватную революцию в своей записанной истории. Это была политическая, экономическая, социальная и идеологическая революция, и она прошла почти незамеченной. К концу Западной Римской империи муниципальные власти были упразднены специальным декретом, а на их место пришёл централизованный военный деспотизм.

В малоизвестных версиях Средневековья обнаруживаются сходные феномены, приводящие культуры к гибели. Соединение множества отдельных потерь стирает из памяти прежний образ жизни. Он видоизменяется по мере того, как богатое прошлое преобразуется в жалкое настоящее и непонятное будущее. По приблизительным расчётам, в ходе завоевания Северной Америки европейскими переселенцами от завезённых болезней, военных действий и насильственного переселения с земель, от которых зависели сотни локальных культур, погибло порядка двадцати миллионов аборигенов.

Ответом на первые волны вторжения были попытки приспособить привычный образ жизни к странным новым обстоятельствам. Казалось, что некоторые группы, имевшие навык межплеменной торговли, наладили эффективные торговые связи с пришельцами. Но число завоевателей со временем росло, а выжившие аборигены были загнаны в изолированные резервации. Там адаптация старых культур к новому образу жизни была невозможна, и, черта за чертой, они исчезали. Одни элементы локальных культур отбрасывались сознательно — в подражание пришельцам; другие выменяли на алкоголь, ружья или муку; но большинство попросту исчезло от неупотребления и забывчивости.

Как и в Европе после крушения Рима, для уцелевших аборигенов в период забвения изменилось все: воспитание детей, верования и ритуалы; структура домохозяйства и общежития; еда; одежда; досуг; право и общепризнанные правила землепользования; представления о справедливости, о стыде и почёте. Изменились языки, а многие и совершенно исчезли вместе с ремёслами и умениями…

К концу XX века среди уцелевших появились те, кто осознал, как много было утеряно. Они начали вести себя очень сходно с тем, как вели себя учёные пионеры итальянского Ренессанса в XV веке, которые разыскивали остатки греческой и римской культуры. Люди из племён кри и чероки, навахо и хайда принялись собирать фрагменты информации, разыскивать старые записи и артефакты, разбросанные по музеям и частным коллекциям завоевателей. Осыпаемые насмешками со стороны недоумевающих потомков белых завоевателей, они стали требовать вернуть им одежды и украшения предков, их музыкальные инструменты и маски и даже их кости — в попытке восстановить облик культур и племён до того, как этот облик преобразился под воздействием массовой амнезии и непрошеной революции.

Когда пропасть беспамятства глубоко застарела, попытки заделать её становятся тщетными. Современная история айнов, аборигенов Японии, во многом сходна с историей североамериканских индейцев. За много веков до того, как состоялось завоевание Америки, айны были вынуждены уступить свои земли предкам современных японцев. Остатки айнов были переселены в резервации, по большей части на Хоккайдо, самом северном из японских островов, где они живут по сей день. Айны остаются таинственным народом и для других, и для себя самих. Внешние признаки выдают их европейское происхождение, но можно только гадать, из каких мест Европы они родом. У них нет преданий о прежних местах обитания, о том, каким путём они достигли Японии, и о том, по какой причине они туда отправились[4].

Культуры, достигшие триумфа в неравном состязании между завоевателями и их жертвами, были подвергнуты детальному анализу в работах превосходного историка Джереда Даймонда. Свои выводы он в доходчивой форме изложил в книге «Пушки, бациллы и сталь». Даймонд пишет, что толчком к его исследованиям стал вопрос юноши в Новой Гвинее: почему европейцам и американцам удалось стать успешными и богатыми? Преимущества победителей, исследуемые Даймондом, и исторические схемы, которые он отслеживает, автоматически высвечивают и причины исчезновения культур.

Даймонд убедительно доказывает, что различия между победителями и жертвами среди культур не связаны с генетическим неравенством интеллекта или иными врожденными признаками народов, в чем упорствуют расисты. Он утверждает, что, за исключением различий в сопротивляемости некоторым болезням, судьбы культур не только не предопределены генетически, но даже и не зависят от генетического набора. Однако успешные завоеватели исторически обладали принципиальным преимуществом, которое автор именует биогеографией. Предки победителей имели преимущество на старте, были особенно продуктивными земледельцами и скотоводами, производящими разнообразную пищу в количествах, способных поддерживать многочисленное и плотное население.

Многочисленное и плотное население — иными словами, города — оказалось в состоянии содержать индивидов и институты, занятые другими видами деятельности, нежели добывание пропитания. Города смогли содержать специалистов по производству орудий и инструментов, гончарному делу, судостроению и меновой торговле. Они смогли сформировать законодательство и внедрить его в жизнь, создать жречество для отправления культа и его распространения, иметь специалистов по учёту и вооружённые отряды для защиты и нападения.

По Даймонду, исходное определение причин несходства мощности культур сводится к географическому везению. Согласно результирующему определению, основные причины — это размерность и плотность населения, которые и определяют различия в технологической и организационной специализации. Все эти факторы поддаются количественной оценке. Такого рода анализ настолько удачно объяснял результаты столкновений, бушевавших от Арктики до Океании, что Даймонд надеется на создание основы для подлинно научной истории человечества. Это должна быть серьёзная, строгая наука, опирающаяся на факты, не менее солидные и измеримые, чем те, что лежат в основании физики или химии, и столь же надёжные в прогнозировании будущих эффектов конфликтов. Ему казалось, что осталось связать лишь несколько свободных концов отдельных нитей.