даже, возможно, впоследствии иметь в виду раздел империи Габсбургов с Россией. Тому, кто играет в шахматы, не следует опасаться жертвенных комбинаций.

Германия не думала об этом – в самом буквальном смысле. Она вообще не позволяла возникать мыслям такого рода, они не приходили ей на ум. Она ощущала себя слишком сильной для этого. Она полагала, что ведущее и господствующее положение на континенте, которое ей требовалось для состязания с Англией, у неё уже почти наверняка в кармане. Кроме того, она полагалась на то, что Англия с Францией, а теперь и с Россией, никогда не смогла бы сойтись: противоречия выглядели слишком большими. Государственные деятели Германии 1900 года смотрели на всех очень свысока. А с ними и немецкое общественное мнение.

За это поплатились. Жертвы в отношении Франции и России, которые Германия полагала ненужными, чтобы из противников сделать союзников, предложила Англия. В 1904 году она с уступками уладила свои колониальные конфликты с Францией, в 1907 – году с Россией. Тем самым Германия была "окружена". Не будет некорректным сказать: она сама себя окружила. Теперь в сущности был бы правильный момент оценить перспективы и сократить свои требования. Ничего необратимого ещё не произошло, на войну еще никто пока не устремился. Ещё не было бы невозможным те узлы, что затянулись, осторожно снова развязать. Однако тогда, как и сегодня, по одежке протягивать ножки, отказываться от недостижимых целей, признаваться себе в ложных расчётах и снова осмотрительно отказываться от провалившейся политики, было слабым местом Германии. Лучше удвоить ставки! Лучше идти напролом!

За заключением англо-французского союза в 1904 году последовал марокканский кризис 1905 года, вслед за англо-русским союзом 1907 года – боснийский кризис 1908 года. Детали и поводы этих кризисов сегодня стали неинтересными. Вслед за чем они случились, было вот что: в обоих случаях Германия угрожала новым друзьям Англии войной, в 1905 году Франции, в 1908 – России. В обоих случаях она войны всерьёз не желала. Она желала запугать и продемонстрировать своё военное преимущество; и это удалось ей оба раза слишком хорошо. В 1905 году Франция, в 1908 году Россия отступились перед "сверкающим сопротивлением" Германии; однако (естественно) со скрежетом зубовным и с решением позаботиться о том, чтобы у неё в другой раз это не прошло. Успехи от запугивания всегда мстят за себя. Отныне всерьёз нацелились на войну.

Потому что теперь старый континентальный антагонизм, который стал давно почти спящим, стал легковоспламеняющимся. Теперь неожиданно стало ясно, что Германия за континентальное господство, которое ей до того казалось почти незаметно прираставшим, сначала ещё должна будет побороться. Теперь началась гонка вооружений на земле. Теперь повсюду государственные деятели начали ориентироваться на войну. После второго марокканского кризиса в 1911 году, в котором Англия впервые открыто поддержала Францию, Европа жила в явной предвоенной атмосфере: увеличение численности сухопутных войск в Германии, трёхлетний срок военной службы во Франции, огромное вооружение также в России – и повсюду соответствующее публицистическое сопровождение. Теперь вопрос был уже не "будет ли", а скорее лишь "как" и "когда". При этом не следует оставлять без внимания, что в гонке сухопутных вооружений Германия, как и было задумано, до 1914 года выигрывала в относительной силе. Однако после 1914 года до примерно 1916-1917 она стала отставать.

Остановимся на этом месте. Мы прибыли теперь в точку, где перед воротами стоит война. Мирная Европа конца 19 века зловеще изменилась. Повсюду теперь существуют "партии войны", не только в Германии, то есть, группы государственных деятелей, которые считают войну неминуемой и её более не предотвращают, но хотят её вести в благоприятный момент времени и при благоприятных условиях, а вину за неё по возможности возложить на противника. Также и в Германии – как и повсюду – наряду с этим есть ещё государственные деятели, которые опасаются угрожающей беды и с угасающей надеждой хотят ее, по крайней мере, отсрочить. И в Германии у них для этого имеется особенное основание, поскольку положение Германии с тремя великими державами в качестве потенциальных противников в войне теперь становится действительно ужасающим. То, что Германия теперь ощущает себя окружённой, что она уже начинает оказываться в отчаянном настроении, в котором думают уже только лишь о том, "как прорваться" – это следует понимать. Однако побуждение к этому фатальному изменению однозначно шло от Германии. Первая и решающая ошибка, какую совершила Германия задолго до начала войны, – это увольнение Бисмарка.

Бисмарк рассматривал основание Германского Рейха видел как достижение оптимального положения. Ещё в 1887 году он провозгласил: "Мы принадлежим к самодостаточным государствам, у нас нет никаких потребностей, которые мы могли бы завоевать мечом". И его политика с 1871 года свидетельствует о том, что он думал так, как говорил.

Всеобщее настроение последующего поколения немцев, напротив, выразил Макс Вебер, когда в 1916 году он написал: "Если бы мы не хотели пойти на риск этой войны, тогда мы могли бы не предпринимать основания Рейха". Для этого поколения – которое героизировало Бисмарка как "Железного Канцлера", однако в то же время от которого отмахивалось, как от устаревшего – основание Рейха было не конечной целью и завершением, но стратегическим развёртыванием для прорыва. Оно хотело вырваться из среднеевропейской теснины, оно хотело мирового и европейского господства, и оно хотело их оба одновременно: наследование наполеоновской Франции в Европе и наследование Англии в мире. Они видели "наступающие прекрасные времена": 20-й век должен был стать немецким столетием, как 19-й был английским, а 18-й – французским. Они упивались своими великими целями, своим великим видением, своей сущностью и собственной силой.

Над этим не следует насмехаться. Когда народ достигает чрезвычайных высот своей силы и чувства собственного достоинства, это всегда имеет нечто захватывающее; и Германия в период Вильгельма II действительно была на пике своей формы: не только в военной области, но также в экономике и в науке. Также в искусствах и в культуре, которые, однако, часто стояли в оппозиции к официальной Германии. Тогда это должно было вдохновлять – быть немцем. И притом не только в том случае, когда принадлежали к правившей ещё тогда аристократии. Буржуазия также чувствовала поднимавшийся ветер, и даже всё больше также немецкий пролетариат, который тогда бесспорно стоял во главе мирового пролетариата, однако всё более терял тягу к революции. Ещё сегодня, как раз сегодня, воспоминание о десятилетии перед Первой мировой войной в Германии, когда немецкая жизнь повсюду казалась всё лучше, это было нечто чарующее, нечто от поэзии. Но поэзия и политика разного рода, и опьянение,