Пройдя по улицам, мощеным камнем, Алан направился к зданию, на крыше которого возвышался деревянный крест. Это был детский приют при церкви. Поднявшись по каменным ступенькам и зайдя внутрь, он увидел женщину, которая под тусклым освещением свечей натирала подсвечники, сидя в коридоре. Увидев парня, она недовольным голосом стала бормотать:

– Опять шарахаешься по ночам. Чего тебе не сидится, все нормальные дети уже в кровати спят, а он…

Но ее слова прервала настоятельница детского дома, она же монахиня Яра, давшая обет безбрачия и посвятившая всю себя этому приюту. Она поприветствовала парня, а после, повернувшись к уборщице, произнесла:

– Не сердитесь на него. Я с ним поговорю про опоздание.

Пожилая женщина снова стала что-то бормотать под нос, но уже не обращала внимания на Алана и продолжала натирать тряпкой закопчённые, покрытые воском подсвечники.

– Помойся и зайди ко мне в кабинет, – сухо сказала наставница. Затем она развернулась и растворилась в темноте коридора. Алан прошел в комнату, где для него приготовили таз с теплой водой. Вода немного остыла, но он спешно помылся, надел чистое белье, которое было аккуратно сложено на табуретке, и прошел в кабинет. Наставница сидела за большим письменным столом и что-то писала под светом трех свечей и догорающего камина. Увидев Алана, она встала из-за стола. Мальчик приблизился к наставнице. Яра протянула к нему руки и обняла, произнеся с улыбкой:

– Ты молодец. Но зачем так задерживаться, тем более сейчас. Тебя давно ждут.

Алан обнимал ее. Он вцепился в ее одеяние, а на лице блестели слезы, отражая блеск свечей. Это единственный человек, которому он мог показать свои слезы. Показать себя тем, кем он был на самом деле. Признаться в своих слабостях, мечтах и страхах. Этот человек разделял его мир на до и после, настоящее и выдуманное, это и то. Все эти границы стерлись. И только сейчас было настоящее.

Несколько мгновений спустя монахиня прервала молчание:

– Ну все. Поторопись, поговорим потом.

Она подошла к книжному шкафу и потянула спрятанный рычаг. Одно деление шкафа отошло от основания, а за ним показался уходящий вниз туннель. Подождав, когда Алан вытрет слезы с лица, дала парню зажженную свечу и, улыбнувшись, поцеловала его в лоб. Алан спустился в темный туннель, аккуратно ступая по пологим ступенькам. Этот ход вел под внутренние стены замка. Когда мальчик шел по этому туннелю, его тело постепенно выпрямлялось, походка становилась увереннее. Плечи расправились, а дыхание стало спокойным и ровным. Дойдя до конца туннеля, он открыл железную дверь и вошел в небольшую комнату. Посмотрел на крючки для одежды и обнаружил, что привычного одеяния на них не было. Это значит, что в замке нет посторонних и одежду забрали для чистки. Алан прошел по направлению к залу с высокими потолками. На стенах зала в свете факелов были хорошо видны расписные фрески и богато украшенные колонны. Пройдя по красной ковровой дорожке, которая лежала поверх мраморного пола и вела к большой роскошной лестнице, он поднялся по лестнице и остановился перед дверями с позолоченными узорами. Глубоко вздохнул, взялся за ручку и потянул на себя, заходя в просторную комнату. В центре комнаты стояла большая кровать, на которой лежал мужчина преклонного возраста. Рядом с ним сидела женщина.

– Тебя долго не было, я же просила… – сказала она, смотря взглядом строгим и холодным словно сталь.

– Подойди ко мне, – хриплым голосом произнес мужчина, – и не обращай внимания на причитания стальной леди.

Алан, приблизившись к кровати, взял мужчину за руку и произнес:

– Как твоя спина, отец? Многие за тебя волнуются. Певиан очень расстроился, когда узнал, что ты упал с лошади. А Керо ждет твоих новых историй.

– Ох, эти сорванцы, – откашлявшись, проговорил король, – тебе нужно будет за ними приглядывать. Особенно эта касается Певиана. Он никогда не простит этот мир за ту любовь, которую ему не дал отец, покинув его раньше времени. В этом есть и моя вина, ведь по моему приказу он отправился на то задание. Будь для него примером и поддержкой. Как и для остальных… – глубокий кашель прервал его речь.

– Отец! – Алан хотел что-то сказать, но почувствовал нежную руку матери, которая стала гладить его по голове.

– Сын мой, король сильно болен и не сможет больше встать с кровати, – проговорила королева поставленным и отточенным до совершенства голосом.

“Она держится из последних сил, чтобы не зарыдать” – подумал Алан, – “Укрыться под железной надменной маской стальной леди, у которой нет эмоций и жалости – это про мою мать. В отличие от нас с отцом она свою маску почти не снимает”. Алан посмотрел на отца и ему захотелось заплакать, обнять его и закричать от раздирающей боли в душе, но он не имел на это права. “Неконтролируемые эмоции доступны большинству людей, но это роскошь для тех, кто несет ответственность за тысячи поколений,” – так говорили отец и мать, король и королева, посыльный и стальная леди. Алан сглотнул и, сдерживая слезы, одной рукой крепко сжал руку отца, а другой приобнял мать. Взгляд упал на стоявшие на столе две золотые волчьи маски. Проклятие или дар, муки или подъемная ноша во благо сотни тысяч людей – что это? Алан уже знал ответ, просто ему хотелось еще чуть-чуть побыть ребенком.