С каждым днём заболевших становилось только больше. Их пытались лечить и заговаривать Императив молитвами о спасении. Пытались огородить больных от здоровых, пытались сжигать мёртвых, а иногда и живых. Распространение замедлялось, но этого было недостаточно. Симптомы неизвестной болезни разнились от человека к человеку, но чаще всего кожа покрывалась твёрдой коркой или сыпью, а в особо тяжёлых случаях – отвратительными наростами розовой опухоли. Эти пугающие изменения в очертаниях больных толкали здоровых на ужасные поступки. Их изгоняли из общин или ритуально предавали клинкам, во славу Императива.

Это время длилось долго. Дольше чем казалось разумным. Божественный Императив своими бесконечными искажениями поставил точку на альтернативных исходах. Человек был обречён, просто таймер на бомбе сработал с задержкой. Но он до последнего продолжал борьбу за свою жизнь. Отвратительные пунцовые наросты на телах окончательно потерявших разум паломников, день ото дня становились всё больше и отвратительней. Бродившие по городу одинокие фигуры, обтянутые неестественно розовой кожей, натыкались на препятствия, падали разбивая лица, ранили тела и вновь поднимались, чтобы продолжить путь. Они не переставали шептать слова, чтобы задержать их в угасающей памяти хотя бы на мгновение дольше.

Они стремились подняться как можно выше, забираясь на крыши домов, словно розовое небо манило их как огонь мотыльков. Воздевая лица к нему в молитвенном жесте, тусклые искорки доживали свой кроткий век. Обречённые до последнего шептали губами, то ли слова прощения, то ли ведя беседу с "той" стороной, в надежде на ответ.

И когда жизнь наконец-то оставляла их, они позволяли себе застыть в неестественных позах воздевая к небу исковерканные худобой и болезнями руки. А после замирали навсегда, обращаясь гротескными статуями из не гниющей розовой плоти.

Так закончилась старая эра и началась новая эра незримого и ужасного Божественного Императива. Бог и правда вернулся в мир, и дела его были столь же велики сколь и ужасны. Он перекраивал, перекрашивал и лепил из него нечто абсолютно новое предварительно сбросив с поста хозяев планеты хрупкое и скоротечное человечество. Он влиял на мир столь отчётливо и так смело, как умеет только творец наносящий на свежий холст крупные мазки красок.

С чего вдруг люди были уверены в том, что творец обязан любить свое творение? С чего они взяли, что могущественный Императив будет играться в добродетели с теми, кто несравненно меньше чем он сам? С чего люди возомнили, что живут по ЕГО правилам и что эти правила в принципе существовали?

Ответ банален. Хотели уверить себя в том, что находятся в безопасности, защищённые знанием правил, предписанных творцу. Знанием, что давало надежду и ориентир в океане экзистенциального ужаса от бессмысленности происходящего. Сложно было винить их за это. Сам творец никогда не являл себя и не вёл разъяснительных родительских бесед. И когда мир в очередной раз посетила его воля, изменения что несли с собой высшие силы просто смели хрупких созданий, не стоящих ЕГО внимания.

Что мог человек противопоставить такой силе? Каким путём мог уцелеть? Ответ неизвестен. Был избран иной путь. Обратившись всей верой и душой к непознанному, человек пытался понравиться бездне и вымолить себе безболезненный конец. А возможно стоило уподобить себя огню и бороться с изменениями самой природы до последнего, оставив след в истории как нечто непокорное? Не склонять голову, а скалить зубы. Обратить гнев и печаль в топливо, а слова в действия. Бога невозможно было убить, стоило попытаться ранить хотя бы его самолюбие. Так погибло бы человечество, смертью храбрецов что бросили вызов вечности и остались в ней собой. А так сама суть человека, покорившаяся Божественному Императиву исчезла, утратив собственную суть.