Мартин деревянно шагнул через порог, украдкой ущипнув себя за ногу. Мгновенно огрызнувшаяся боль подтвердила – он не спит. Все происходит взаправду.

И эта убранная, свеже пахнувшая чистыми полами квартира – не сон. И праздничный стол в зале, накрытый невесть откуда взявшейся скатертью, – не сон. И мама, протягивающая ему неумело запакованную коробочку, – тоже не сон.

– С днем рождения, Мартин! Я полгода тайком от папки деньги тете Зине относила, чтобы не потратить. Носи на здоровье!

– Это… – побледнел от волнения мальчик. – Это мне?

– Тебе, сынок. Командирские! – гордо улыбнулась Зоя.

Старые, кондовые, вызывавшие недоуменные взгляды окружающих советские «командирские» часы Мартин Пименов носил до сих пор.

А тогда он не смог сдержать слез. Последних слез в своей жизни.

Так и стояли они, обнявшись. Зоя, уткнувшись носом в плечо давно переросшего ее сына, горько плакала:

– Прости меня, сыночка, за все прости! Я ведь все вижу, все понимаю, только водка эта проклятущая со свету меня сживает! А сегодня вот проснулась, посмотрела кругом – и так тошно стало! Папка твой в блевотине лежит, вас никого нету – разбежались кто куда, грязища, вонища! А в углу – не поверишь! – тень какая-то жуткая, черная-пречерная. И холодом от нее веет, аж сердце замирает. Ну, я соседей позвала, и мы папку твоего к его дружкам спровадили. Велела ему больше домой в пьяном виде не приходить, а сама за уборку взялась. Девчонки потом с улицы прибежали, помогли мне, красавицы мои.

Красавицы десяти, одиннадцати и двенадцати лет от роду гордо качнули туго заплетенными светлыми косами. Бритый наголо тринадцатилетний Ленька угрюмо шваркнул носом и нетерпеливо пробубнил:

– Может, хватит сопли распускать, жрачка стынет! Наготовили вкусного и измываются!

– Ты бы хоть брата поздравил, Ленечка! – Мать вытерла слезы ладошкой. – Он ведь всегда о вас заботился, помогал.

– Ну, поздравляю.

– Ну, спасибо, – улыбнулся Мартин, цепляя на руку часы. – Мам, я люблю тебя.

– И я тебя, сыночка! Вот увидишь, теперь у нас все хорошо будет, обещаю! Я больше пить не стану и папке нашему не позволю! Слышите, мои хорошие! Теперь мы все-все праздники отмечать будем вместе, без водки! – повернулась она к детям.

Такой, с просветленным, пусть и опухшим вследствие многолетних пьянок лицом, с умытыми слезами, сияющими глазами, и запомнил мать Мартин.

Потом они, пожалуй, впервые в жизни сидели всей семьей за одним столом и праздновали: вкусно ели, пили «Байкал» и «Буратино», много шутили, смеялись, даже обычно нелюдимый и мрачный Ленька сверкал неожиданными ямочками на щеках.

Пока не явился отец семейства собственной снова ужравшейся персоной.

– Шо за праздник? – икнул он, распространяя миазмы немытого тела и гнусного перегара. – Новый год рази? Дак он вроде был уже.

– Совсем допился, бессовестный! – поднялась из-за стола Зоя. – Иди, откуда пришел! Я ведь тебе сказала – пьяным домой не возвращаться! Не мешай нам день рождения сына праздновать!

– Какого еще сына? – гадко ухмыльнулся Игорь. – Этого байстрюка, че ли? Дак сто раз говорил – не мой он сын! Вот Ленька – мой! И девки все мои, на меня похожие, а этот глист – не мой!

– Как же тебе не стыдно! Ведь мать твоя говорила, что Марик на деда похож, просто один в один!

– Мало ли че выжившая из ума старуха несла!

– Ей, между прочим, всего шестьдесят два было, когда умерла, никакая она не старуха была! И вообще – убирайся! Видеть тебя не хочу, всю жизнь мне испоганил!

– Ах ты, курва! – заревел Игорь, мгновенно наливаясь кровью, казалось, еще секунда – и его физиономия треснет, словно переспевший помидор. – Ты на кого рот раззявила, тварь?! Да я у ся дома, и никто меня отсель не выгонит!

– Ну почему же. – Мартин, сжимавший кулаки все сильнее, медленно встал из-за стола, чувствуя, как изнутри поднимается мутная волна ненависти к этому никчемному человечишке, действительно испоганившему жизнь не только семье, но и собственной матери. – Если понадобится – выгоню.

– Ты, что ли, глиста в обмороке? – насмешливо скривился отец, снизу вверх глядя на действительно тонкого парня.

Тонкого, гибкого и опасного, как змея. Худощавое тело Мартина было словно свито из тренированных мышц. Они, мышцы, не были рельефными, не бугрились, как у боксеров там или борцов, нет. Они стальными веревками оплетали тонкий костяк, делая парня почти неуязвимым.

Почти – потому что от ножа или пули защитить все же не могли.

А вот от неуклюжего пьяного замаха – сколько угодно.

Мартин легко уходил от прущего напролом отца, но ему быстро надоело играть в бирюльки, да и продолжить праздник он еще надеялся.

Поэтому неуловимым движением парень вырубил быстро ухекавшегося папашу и утащил его в соседнюю комнату отсыпаться.

Но, видимо, не рассчитал пьяного упорства окончательно пропившего разум отца.

Мартин, успокаивающе улыбаясь, уже почти дошел до стола, как вдруг увидел расширившиеся от ужаса глаза младшей сестренки, Любаши.

Потом к нему за спину с отчаянным криком метнулась мать, жуткий, какой-то хрустящий звук, хрип…

Мартин обернулся и захлебнулся от ужаса.

На полу лежала, странно подергиваясь, мама. Вместо лица – страшное месиво. А над ней, с окровавленным утюгом в руках – оскалившийся по-звериному отец.

Он поднял налитые мраком глаза и процедил:

– Теперь твоя очередь, вы…к. Эта сука сама виновата, нечего было соваться.

И Мартин впервые в жизни осознал, что способен убивать.

Но ему не дали. На крики и плач девочек сбежались соседи, беснующегося отца скрутили, отобрали у него утюг, насовали пару раз, а потом прибыл вызванный кем-то милицейский наряд.

За убийство жены Игорь Пименов получил двенадцать лет. Протрезвев в камере, он пускал сопли раскаяния, писал детям жалостливые письма, умоляя простить папку, не забывать и принести передачку с – далее по списку. Длинному списку, переполненный раскаянием бедняга не забывал ни одной мелочи, совершенно не заботясь о том, где осиротевшие дети будут все это брать. И на какие деньги. А не дождавшись посылок, забыл о детях навсегда.

Так, по крайней мере, казалось тогда Мартину.

Поскольку других родственников у ребят не было, их всех определили в детский дом, где шанс вырваться из мутной реальности вообще стремился к минус бесконечности.

Безусловно, в стране хватало нормальных детских домов с преданными своему делу воспитателями и педагогами, которые искренне переживали за вверенных их попечению детишек, не воровали, не унижали, следили за порядком, не позволяя обижать слабых.