Старый аптекарь рассмеялся и еле успокоился.

— Только супруге моей не говорите, не дай Бог, узнает супруга!.. — повторял он.

Маликульмульк глядел на него со странным чувством — зависть не зависть, снисходительность не снисходительность. Вот седой человек, всеми уважаемый, отлично проживший долгую жизнь, воспитавший дочек, исцеливший множество рижан, человек в той поре, когда подводят итоги, и итоги таковы: он счастлив. Отчего ж это счастье, эти цыплята, которых сосчитали по осени, кажется недостойным существа одаренного, деятельного, рвущегося ввысь? Неужто необходимо извести десять пудов бумаги и увидеть свои труды набранные типографскими буковками, иначе и жизнь не мила?

Теодор Пауль принес поднос с кофейником, коричневатым сахаром в сахарнице, явно — из колб и реторт Гринделя, чашками и блюдцами, сливочником с густыми и жирными сливками («о, герр Крылов, нужно знать, на какой мызе их заказывать!»), вазочкой с печеньем. Маликульмульк посмотрел на парня с интересом: надо же, путешественник! Аптекарь-путешественник! Странно устроена голова у аптекаря — он в странствиях все собирает да собирает в эту голову, все раскладывает да раскладывает знания по крошечным полочкам. Идеальная аптекарская голова изнутри — шкаф, со всех сторон полки, на иных книги и рукописи, на иных — крошечные белые фаянсовые банки со снадобьями, как вот тут, перед глазами, где-то там есть и место кофейнику величиной с муравьиную головку. А голова поэта изнутри — мешок, в котором слова вперемешку с порохом, и этот мешок все растет и голову изнутри распирает. Взорвется — вылетят слова, шлепнутся на бумагу, и радость несказанная: господа, я ж гениален! Но там, в голове, должны уже зреть другие мешки. Иначе — плохо. Что ж за орган в теле отвечает за производство пороха?

Герр Струве сам налил гостю кофея, сам положил два кусочка сахара и добавил сливок, причем сухая рука с выступившими жилами заметно дрожала.

— Вы хотели знать историю нашего спора с Лелюхиным. Я расскажу. Лелюхины вам расскажут иное, но моя история — верная. Я-то помню, как оно было… когда же было?.. Сорок лет назад, герр Крылов. Я как раз прибыл из Данцига морем. Мне предстояло сдавать экзамен на звание рижского аптекаря — не очень страшный экзамен, хотя вопросы задавали и главный городской врач, и сам господин бургомистр. У меня ведь были дипломы из Бремена, из Гамбурга, из Любека… Вспомнил, это был шестьдесят второй год, как раз вышел указ сената о том, чтобы беспрепятственно возить зерно за границу, и мы в Риге это сразу ощутили. Кто-то показал мне объявление в газете, я прочитал и схватился за голову. Некий Абрам Кунце, проживающий в доме какого-то носильщика соли, предлагал приобрести у него бальзам от всех хворей — лихорадки, обморожений, змеиных укусов, переломов рук и ног, желудочных колик и огнестрельных ран. И продавал он это снадобье по два талера за штоф.

— Дороговато, — сказал Маликульмульк.

— За средство, которое действительно сращивает кости за пять дней, и двухсот талеров не жалко, герр Крылов. Но это ж было чистейшее надувательство. Кроме того, лишь аптекари имеют право продавать в Риге лекарства, изготавливать и продавать, запомните это. В то время в Риге уже было девять аптек — моя, аптеки Лебедя, Оленя, Льва, Коронная, Зеленая и Синяя, еще на Известковой улице и в предместье, у самой эспланады. Мы готовили всевозможные бальзамы, экстракты, спиртовые настойки, и вдруг появляется какой-то Кунце и продает неведомо что чуть ли не ведрами! А чего он туда намешал — понятное дело, не рассказывает. Я взял с собой товарища, тоже аптекаря Клауса Герберта Илиша, и мы пошли покупать этот загадочный бальзам вскладчину. Мы оба были молоды, герр Крылов, и ничто человеческое не было нам чуждо.

— Homo sum, humanum nihil alienum a me puto esse, — вспомнил Маликульмульк латинскую цитату и очень этим обрадовал старого аптекаря. Тот, хотя и был человеком на свой лад образованным, хотя и щеголял любезностью, а в глубине души все не мог поверить, что господа, говорящие по-русски — такие же люди, как он сам, грамотные и порядочные, а не едят на завтрак сырое медвежье мясо.

— Мы пришли в дом, указанный в объявлении, и спросили Абрама Кунце. Вышел пожилой человек, еврей, одетый на немецкий лад, но с бородой, и вынес нам штоф — обыкновенный, темного стекла. Мы спросили о бальзаме. Он сказал, что делает это зелье сам по рецепту, а рецепт приобрел в Мекленбурге. О том, что входит в бальзам, он говорить отказался — ведь мы можем перенять секрет и лишить его дохода. Мы согласились, унесли зелье к Илишу домой и налили себе по стаканчику. Оно было светло-бурого цвета, иначе определить не могу, совсем бледного. Илиш сперва попробовал натереть им руку. Кожи оно не разъедало. Тогда я рискнул и выпил глоточек. Мне понравилось — вкус был сладковатый, а сам напиток ароматный и крепкий. Не знаю, как насчет заживления переломов, сказал я Илишу, а для аппетита это пить можно. И мы вдвоем выпили весь штоф, герр Крылов. На следующий день мы обсудили это дело и решили: хитрый Кунце не хочет неприятностей с виноторговцами и потому назвал свой напиток целебным бальзамом. Аптекарей всего девять, а виноторговцев в Риге много, и почти все они — члены Большой гильдии. Очевидно, у Кунце уже завелись свои покупатели, и они поняли, что не в названии дело. Хотя вряд ли их было много…

— То есть это было нечто вроде ликера или наливки? — осведомился Маликульмульк.

— Пожалуй, да. Причем в настойку Абрама Кунце входили, как мы поняли, травы простые и недорогие — шалфей, майоран, полынь, также цветы розы и лаванды. А для крепости он просто добавлял спирт. Отчего бы и не побаловаться таким бальзамом в хорошей компании? Мы рассказали про это изобретение прочим аптекарям и решили не придавать ему особого значения. Если какой-то дурак вздумает лечить этим снадобьем вывихи или огнестрельные раны — пусть тратит деньги, коли угодно, надоест тратить — позовет врача и все равно не минует наших аптек. Да еще оставит у нас больше денег, чем если бы позвал врача с самого начала своей хвори. Не так ли, герр Крылов?

— Пожалуй, да, — согласился Маликульмульк. — Но отчего же бальзам, который производит фабрика Лелюхина, все же славится как целебное средство?

— Это, как говорится, история трагикомическая. Итак, этот чудак Кунце жил у Карловских ворот и торговал мнимым бальзамом, а рижане вскоре прозвали напиток «белым бальзамом». Никто ему не мешал, и мы полагали, будто никто и не помогает. Оказалось, среди нас, аптекарей, завелся предатель. Я до сих пор не знаю, кто навестил Кунце под покровом ночной темноты — видите, и мы иногда выражаемся поэтически. Был еще один человек — может статься, Семен Лелюхин, а может, и кто иной. Повторяю — все это делалось тайно. Аптекарь присоветовал Кунце, как усовершенствовать бальзам, а другой человек устроил на том берегу Двины нечто вроде секретной фабрики по производству зелья. А скорее всего, сговорились все трое, собрались, так сказать, на военный совет, хе-хе…

— Мой Бог, какие интриги, — прошептал изумленный Маликульмульк, до сих пор знавший лишь интриги театральные, придворные и картежные. — И здесь, у вас?..

— О-о, герр Крылов, вы еще не знаете самого любопытного! В шестьдесят четвертом году нас изволила посетить государыня, ныне покойная. Ее принимали отменно, да, отменно! Фонтан на Ратушной площади зарядили вином — даже самый убогий поденщик мог подойти и напиться! Устроили бал в Доме Черноголовых, а она подарила Черноголовым свой портрет, нарочно для того привезенный, вы его наверняка там видели. Но после всех торжеств государыня захворала. И тут-то началась истинная интрига! Как на туалетный столик государыни попала бутылка «белого бальзама», который вовсе не был к тому времени белым, а скорее уж желтым?! А? Я вас спрашиваю? — закричал аптекарь. — Как сие могло произойти? Неужто государыня послала за треклятым зельем к Карловским воротам, туда, где живут лишь латыши и нет ни одной аптеки? Не знаете?