А тебе, Анвар, ночевать теперь негде из-за этого козла.

— Она при всех делах, прикидай? Даже в животе дырка для ребенка. И дети, как мышатки, ей-богу. Я офигел, когда увидел!

— Придумают-же, а? Лишь бы продать.

— Жене духи купил, — достает коробочку. — Ничего?

— Ду-ухи, блядь! Что, у нее там своего парфюма нет, что ли? — спрашивает Юра. — И вообще, что ты мне здесь свой сидор потрошишь?! А?!

— Кла-ассный запах — горький, он очень идет женщинам.

— Чё там классного, Анвар? Давай, как раньше, — Юра стукается лбом в плечо Анвара. — Сейчас чайку запаганим. Не крепкий, не-ет, но чтоб «купец», чтобы ложка стояла! А? О жизни покракаем…

На улице скрежет тормозов. Жесткий и тупой звук удара. Паша, вытянув худую шею, смотрит в окно.

— Ой, бля-а-а, — болезненно морщится. — Мужика сбили, вон-вон, гля, отлетел куда, лежит весь такой. Туда. Аж нога не туда вывернулась. Не дай бог, не дай бог! Тьфу-тьфу! Тьфу, не дай бог!

— Как же я ему завидую!

— Тьфу-тьфу… Ты че, больной, что ли, на всю голову, Юрок?!

— Как же я завидую, что сейчас приедет «Скорая», его положат на носилки, привезут в Склиф и сразу вколят морфий.

— Какой морфий, Юрок?! — хихикает. — Он умер уже! Если ботинки слетели, значит, насмерть, каждый водила тебе скажет.

— Ну, все. Пора, — Юра стукается лбом в плечо Паши. — Пора идти за чеком, Пашок-мешок. Давай деньжат, я быстренько обернусь.

— Юрок, не обижайся, я не буду.

— А теперь подумай хорошенько и попробуй еще раз.

— Юрок, я завязал.

Так же мог лежать я. И весь мой скарб из коробок по всей улице… пишущая машинка, бумаги, книги, бритвенный станок с потертым лезвием.

— А куда ты, Юр? Что случилось?

— Забвения надо купить, Бабай. Мы с ним вместе начинали. Боже мой! Рисовались, каждому лишнему кубику дозы радовались, в ладоши хлопали, кураж такой был — что ты — все по-взрослому… эх, помнишь, Павлушка? Ну, все, кончай ебать мурочку, давай деньги и я пошел, здесь пять минут всего-то идти.

— Юрок, я уже полгода не ширялся. Слез я, Юрок.

— Ты че, козленок, горя, что ли, не видел?! Фу, бля! Объясняю еще раз. Надо полсотни лавэ. Для тебя! Не для меня! Ведь я приду, и ты попросишь у меня. Да-ай, Юрок ширнуться. Юрок, дай ширнуться.

Смешно, конечно.

— Во-во. Так и будет, Бабай! Вот увидишь.

— Я не попрошу, Юрок. Точно тебе говорю!

— Фу, чушок! Не ожидал я от тебя такого.

— Юр, извини, я не буду.

— Паша, я беру дешево. Задарма.

Как лицо кривится, как будто заплачет сейчас, он всегда так, как будто кожу лица по черепу размазывает.

— Еще раз говорю тебе — чек стоит семьдесят. Я у тебя прошу полста.

— Юрок, однозначно, — Паша невидящим взглядом в окно.

Юра идет к двери. Поворачивает голову и поднимает вверх указательный палец.

— Поцелуйте меня в спину! Ниже… ниже… ниже. О! — вытягивает палец, замирает. — О-о!

Юра одевается.

Новая, бля, кожаная куртка у него, а ты, как бомж, Анвар.

— Бабай, у тебя, случайно, жетончика на метро не будет?

— He-а, Юр.

Юра уходит.

Шесть часов уже! Ебаный ты, ебанный Юра. На иглу меня чуть не подсадил, чтобы в рабство свое взять, это первое. Благодаря тебе у меня пропали туфли и зонт, это второе. И денег не выслал мне в Алмату, как обещал, а я жду, идиот, голодаю там хожу. Музыкальный центр проводникам отдал за место.

— Она такая хорошая! Знаешь, как я ее люблю?!

— Что, что говоришь?

— Про Алинку, жену свою. Я ее так люблю, что хочу, чтобы все были счастливы, чтобы у всех все было хорошо, чтоб был мир во всем мире!

— Да-а. Ты молодец, что ширяться не стал. Тебе в Африке будет хорошо — у тебя челюсть такая. Массивная. Тебя там все за англичанина принимать будут.

— Ага, классно. Море, жара, чунги-чанги всякие бегают. А ты чего, тоже, как Юрок, учишься здесь?

— Учился. Закончил в этом году. Я так приехал из Алматы… в командировку. У меня там жена.

— Кла-ассно. И Алинка тоже хорошая, такая честная, блин!

— Ты молодец, что Юрке не поддался.

— Ага. А ведь это она меня с иглы сняла. А Юрок вообще намного раньше меня ширяться начал.

— А вы как с ним познакомились?

— На стройке, вокзал вместе в Оренбурге строили. Он мне поддержку давал, защищал меня. Он же сидел, ты знаешь? Не-ет, он так-то хороший. Потом уехал сюда, в Литературный институт поступать. А меня там вообще чуть не посадили, прикидай. Алинка ко мне ходила. Я только благодаря ей с иглы слез. Серьезно. Так бы никогда не слез. Она такая хорошая! Честная такая, нафиг!

— А документы там, загранпаспорт, визы всякие?

— Нормально. Все сделали с матерью. Нормально, хлопотно только. Хорошо, что так. Дома работы нет — все сидят, бухают друзья, короче. Ладно, ты не обижайся, я пойду, короче, пока Юрок не вернулся.

— A-а. Ну, давай.

— А это, Анварок. А как, блин, до Шереметьева-2 доехать?

— Сейчас выходишь, садишься на тройку, доезжаешь до метро «Дмитровская». Там едешь до «Менделеевской», подожди… да, с «Менделеевской» пересаживаешься на «Новослободскую», доезжаешь…

Не доедет он.

— Так, ясно, до «Менделеевской», потом на «Новослободскую», я-а-сно.

— Слушай, Анвар, ни хрена не понял, на самом деле!

— У меня тоже так было по первой в Москве.

— А может на тачке?

— На машине с тебя тысяч сто возьмут, по всей видимости.

— Ни хрена здесь цены!

— А самолет во сколько у тебя?

— В восемнадцать ноль-ноль. Завтра, вечером то есть.

— В общем, Паш, ты сегодня оставайся здесь, я сам тебя завтра провожу, время же терпит.

— Да я рад бы, но у меня документы на вахте остались, охранник прикопался и все, блин!

— Да-а, сегодня мудак на вахте, точно… а я тебя через чердак проведу, я сам так. Ты сейчас, короче, выходи и забирай документы, как будто уходишь насовсем. А я спущусь через чердак и во-он возле того светофора встречу, только смотри через дорогу осторожно, сам видел.

Ебаный ты ебаный, Юра!

— Я-асно, значит там, — Паша смотрит в окно. — Все, запомнил, там вон мужик еще стоит в красной куртке.

— Кто?

— Понял-понял, короче, это я уже прикалываюсь.

Веснушки такие, застенчивые, и когда смеется, то как-то сгибается в груди, как будто ждет удара за свой смех. Наверное, так его мама смеется. У таких худых член всегда толстый. Как у Васянки. Да, удивительно.