были подмороженные, но тем интереснее было снимать с них ставшую прозрачной кожицу и потихоньку скрести зубом по оголившемуся яблочному бочку, ставшему твердым из-за мороза, а потом постепенно оттаивавшему. Качество подарков оценивалось количеством шоколадных конфет. Конфеты из пакета высыпали, по разным кучкам распределяли карамельки, леденцы и шоколадные. Если шоколадных было больше, чем карамелек, то такой подарок считался хорошим. Но мне совсем не было важно, какие конфеты внутри. Пакет остро пах морозцем, яблоком, конфетные фантики чуть уловимо пахли новой книжкой и шоколадом, и эти запахи были запахом счастья! В каждом подарке была упаковка шоколадных вафель, по четыре квадратных вафельки в каждой. Я не любила вафли, но вкус у этих был совершенно иной, сказочный, новогодний, каждую вафельку можно было есть по слоям: сначала снять хрустящий слой, потом слизать шоколадную начинку, потом опять хрустяшку. Это удовольствие можно было растянуть надолго. Так же я любила есть и вафельные шоколадные конфеты «Красная шапочка», «Мишка косолапый» и «Мишка на Cевере»: сначала шоколад, потом вафелька, потом обнажившаяся непередаваемо вкусная начинка, потом опять вафелька. Конфетка худела на глазах, безвозвратно таяла, оставляя во рту шоколадную сладость. Мне нравилось растянуть это удовольствие, поэтому я не «лопала» конфеты, как многие, заложив в рот целиком конфету и моментально проглотив ее. А еще «Грильяж»! Вот ее можно было засунуть в рот целиком, но только не грызть, а постепенно растопить языком шоколад, потом постепенно высасывать сладость застывшего сахарного сиропа, чтобы освободить чудесные орешки. Орешки делали поверхность конфеты неровной, можно было постепенно вытаскивать по одному и съедать. Здесь главное — удержаться, чтобы не сгрызть все одним нажатием зубов и не скомкать удовольствие.

Странно, но я почти не помню, как проходила новогодняя ночь. Помню дневную суету, мама жарила цыплят табака, складывала готовые в кастрюлю, пересыпала чесноком, от цыплят исходил такой манящий запах, а золотистая корочка выглядела так аппетитно, что трудно было удержаться, чтоб не отщипнуть украдкой маленький кусочек, рискуя быть пойманной на месте преступления. Потом накрывали стол, ужинали, заедали сочного цыпленка свежим хрустящим хлебом, спорили, кому достанется корочка. Чуть потрескивала печка, которую папа умел натопить так, что ярко-оранжевыми становились чугунные кольца на ней, разноцветными огоньками светилась елка, и так спокойно, тепло и уютно было осознавать, что праздник пришел, что все дома, что впереди выходные, когда родители не пойдут на работу, что по телевизору покажут «В гостях у сказки». И счастье, пробравшееся в меня и улегшееся на мягком шелке, сладко потягивалось и довольно мурлыкало, убаюкивая меня. Папа заботливо укладывал меня в кровать, сквозь морозное окно ко мне в комнату заглядывал месяц, я смотрела на него долго-долго, пока не начинало казаться, что он раскачивается из стороны в сторону. Я засыпала, пытаясь дышать тихо-тихо, чтобы не расплескать ни капельки новогоднего чуда.

Утром под елкой ждали подарки. Дед Мороз принес мне однажды «Сказки народов мира», которые я выучила почти наизусть, и тапочки с чудесной серой опушкой, которые я надевала потом только по субботам, после бани, чтобы не испачкать подарок. Потом приходили в гости бабушки и дедушки. Оказывается, пока я спала, Дед Мороз успевал заглянуть и к ним, чтоб оставить для меня подарки. Моя бабушка Маша называла подарки «гостинцами». Когда она приходила к нам в гости, непременно по дороге встречала зайчика, который передавал мне «гостинчик». И Дед Мороз тоже оставлял для меня гостинцы, и мне казалось, что это что-то гораздо более волшебное и значительное, чем просто подарок.

Для бабушек и дедушек я устраивала целый концерт, заставляя их тоже вставать в хоровод и подпевать мне. А вечером, когда гости расходились, я просила папу показать диафильмы. Это был тоже кусочек волшебства: папа ставил на табурет фильмоскоп, пластмассовые баночки с пленкой, мы выключали во всем доме свет, становилось немного страшно — а вдруг за спиной в темноте кто-то есть? — но в то же время радостно, потому что сейчас на белой стене над печкой оживет чья-то история. Больше всего я любила сказку «Кто придумал пускать мыльные пузыри?» Я готова была смотреть этот диафильм бесконечно и, хотя умела читать с пяти лет, заставляла озвучивать сказку папу, так было больше «по правде», ведь сказку надо слушать, а не читать.

В новогодние дни телевизор, обычно скупой на мультики, радовал мультконцертами и программами мультфильмов. Начинались такие программы с заставки: под стремительную музыку волк из «Ну, погоди!» гонится за зайцем, потом к погоне присоединяется Крокодил Гена с Чебурашкой, потом боксеры с большими сливоподобными носами, потом Бегемот с перевязанной головой, удравший от докторов прямо с носилок; вся эта разношерстная компания врывается в студию телецентра и садится перед телевизором, чтобы вместе погрузиться в сказочный мир мультфильмов. Больше всего я любила мультик «Дед Мороз и Серый волк». Как же я переживала, когда мультяшные синички пели: «Тревога, тревога! Волк унес зайчат!» И как радостно было, когда хитрый волк и противная ворона были наказаны, а вся лесная живность, получив подарки, лихо отплясывала на опушке вокруг нарядной елки.

Удивительно снежными были зимы. Сугробы наметало до самой крыши. Неподалеку от дома был шахтный террикон, засыпанный снегом. Острой макушки у нашего террикона не было, кто и когда разровнял ее, я не знала. С одной стороны террикона была проложена дорога для автомобилей, поскольку с него можно было выехать на магистраль, а вот с другой стороны террикон был засыпан снегом. Террикон мы считали своим и назвали его «породой». На «породу» ходили кататься. Санки с собой брали редко: их полозья застревали в глубоком снегу. Тащили с собой картонки и куски фанеры, благодаря которым можно было развить головокружительную скорость. Мы карабкались практически по вертикальному боку, насекая валенками снеговые ступеньки, на самый верх, чтобы потом с высоты с огромной скоростью съехать вниз, задыхаясь от снежной пыли. Очутившись у подножия «породы», надо было некоторое время побороться со снегом, в котором тонул, как в муке. Выкарабкавшись, наконец, из снежного плена, надо было вновь подниматься вверх, чтобы вновь ощутить этот сладкий ужас практически свободного падения. Накатавшись вдоволь, к вечеру, отправлялись по домам. Дома сначала снимали с себя валенки, вместе с ногой вынимая из них целые сугробы, потом вязаные варежки с вросшими в них кусочками снега, несколько пар штанов, надетых для тепла друг на друга. Штаны промокали и промерзали насквозь и сначала даже не сгибались. Приходилось их ставить у печки и ждать, когда начнут оттаивать. Штаны постепенно оседали, потом их можно было повесить на веревку над печкой и