Капитана звали Вальтер, но из всей команды мы знали и видели только Мешу — того самого зверя, что расхаживал по проходу с плеткой.

По материнской линии я был потомок многих поколений друидов и получил друидское воспитание. С самых ранних лет меня обучали ритуалам столь секретным, что их никогда не записывали. Все заучивалось наизусть; друиды вообще славились своей фантастической памятью, которую тренировали от рождения. Среди кельтов друиды почитались выше королей. Они были жрецы, но жрецы особого рода — волшебники, мудрецы и советники королей, хранители тайного священного знания.

Долгие дни за веслом я забывал о своем несчастье, повторяя про себя древние руны, ритуалы и саги нашего народа, вспоминая также все, что было нам известно о водах, ветрах и полете птиц.

Каждый удар веслом приближал меня к Сицилии и к отцу — если он ещё жив. Если мертв, я должен в этом удостовериться твердо, а если жив и нуждается в помощи, мне понадобятся силы, чтобы помочь ему.

Снаружи, в нескольких дюймах от наших обнаженных тел, борт с шелестом рассекал воду. Мы с Рыжим Марком хорошо сработались, и каждый из нас научился беречь силы другого.

Мы попали в рабство к сборищу обыкновенных отъявленных головорезов, среди них не было ни одного моряка. Каждую ночь они становились на якорь, а зачастую и целые дни напролет валялись, бездельничая и пьянствуя. Рыбаки с Брега, с которыми я ходил в холодные внешние моря, — вот отважные люди, не то что эта мелкая сволочь. С теми рыбаками я плыл вслед за серыми гусями от мыса Малин-Хед в Скоттии[1] за Зеленую землю — Гренландию, к неведомым берегам.

Искусство кораблевождения я знал хорошо, и умел находить курс не только по звездам, но и по морским течениям, по направлению ветров, по полету птиц и по путям рыб. Но до поры до времени обо всем этом помалкивал и выжидал, пока настанет мой час.

— Вместе, — сказал Рыжий Марк однажды, — вместе мы смогли бы освободиться…

* * *

Долгие дни мы медленно пробирались вдоль берегов Франции, а потом Испании. Вблизи африканского берега атаковали и захватили маленькое арабское купеческое суденышко.

Рыжий Марк был полон презрения:

— Скоты трусливые! Нападают только на самых беспомощных! Даже Вальтер при всех его широких плечах и луженой глотке — тоже трус.

К скамье впереди меня приковали араба с захваченного судна, а второй гребец на этом весле тоже был мавром[2]. Один моряк с корабля моего отца, бежавший из мавританского плена, научил меня нескольким словам по-арабски — и я стал по утрам здороваться с этими соседями, а потом, задумав получше изучить их язык, начал прислушиваться и практиковаться.

Однажды вечером мы повернули назад и снова пошли вдоль испанского берега. Один из пиратов — изгой-отщепенец, вор, изгнанный из своего селения, — предложил Вальтеру провести его туда. На галере не хватало хлеба и мяса, а деревушка была небогата оружием. Оставив стражу, команда вооружилась и сошла на берег.

За час до рассвета они притащились обратно, пьяные, и приволокли с собой нескольких женщин и девушек; деревню они оставили в огне — даже отсюда виднелись поднимающиеся в небо факелы пожаров.

Рыжий Марк скрежетал зубами и сыпал проклятьями; на нем тяжким грузом лежало воспоминание. Его собственную деревню разграбили точно так же, пока он спал, мертвецки пьяный.

Судно отчалило чуть ли не прежде, чем все успели вскарабкаться на борт: так страшились они ответного удара. Парус был поднят наполовину, и галера медленно скользила по темной воде, но с восходом солнца береговой бриз наполнил парус. Руль был закреплен, команда валялась на палубе, мертвецки пьяная, а мы втащили внутрь весла, отдыхали и перешептывались между собой.

Ветер свежел, и судно шло в открытое море. Рыжий Марк ухмыльнулся:

— Это подбавит им слабины в коленки! Вшивая шайка береговых крыс!

А пираты валялись на палубе, как мертвые, и тела их слегка двигались в такт качке.

Потом что-то шевельнулось — одна из деревенских женщин вывернулась из-под тяжелой мужской руки. Она двигалась с бесконечной осторожностью, и мы, почти ничего не видя, кроме небольшой части палубы, затаили дыхание, надеясь, что ей повезет. Мы, закованные в цепи, наблюдали за ней, свободной, гадая, что она сделает.

Ее лицо было покрыто синяками и распухло от ударов. Она поднялась на ноги, потом так же осторожно вытащила нож насильника из ножен, опустилась на колени рядом с ним и отвернула его овчинную куртку.

Эге, да эта женщина знала, где находится сердце у мужчины! Она высоко подняла нож — и резко опустила.

Его колени дернулись — и медленно расслабились. Она отбросила нож и шагнула к борту. Взглянула в сторону берега, ещё не очень далекого, и прыгнула в воду.

— Она же утонет! — вырвалось у меня.

— Может быть… а может, и доплывет.

Наклонившись над веслами, мы следили, как женщина удаляется и солнце вспыхивает у неё на руках.

Мне хотелось верить, что она доберется до берега. Галера находилась от него милях[3] в пяти, может, в шести, но это была здоровая, сильная деревенская девка, и мужества ей хватало.

Мы так никогда и не узнали о её судьбе. Береговой бриз усилился, и галера уходила все дальше в открытое море. Здесь судно стало заметнее крениться с борта на борт, и какой-то бочонок сорвался с места. Он ударился о фальшборт, потом подкатился к нам. Рабы тут же выбили из бочонка днище, и по рядам пошли кружки с крепким красным вином.

О! Вот это был напиток для мужчин! Крепкое вино потекло в мою пересохшую глотку, согревая мышцы шеи и заставляя сердце сильнее биться. Настоящее вино, мужское вино, полное силы и власти.

Мы опорожнили бочонок и выбросили его за борт. Никогда я не был охотником до крепких напитков, но сейчас именно вино — а если нет, то что же другое? — подсказало мне, что ветер, уносящий судно в открытое море, может стать свежим ветром моей удачи.

Я с удовольствием отметил, что качка стала сильнее, усилился и ветер. Очертания берега позади нас исчезли.