– Ты не думаешь, что Петя размышляет так же, как ты? И в его глазах уродцы получаются у тебя.

Я поднял глаза и посмотрел на продавца.

– Нет, я никогда об этом не думал.

– Хорошо, – сказал он, его лицо подобрело, и я уже не хотел опускать глаза, – ты можешь забрать карандаш, а деньги принесёшь потом, когда накопишь.

– Вы серьезно?

– Совершенно серьезно, – продавец качнул головой, его веки сомкнулись на миг.

– А вдруг, пока я буду копить, вы умрете от старости?

Продавец рассмеялся, – я надеюсь доживу до этого.

– Нет, я всё равно не возьму карандаш, мне кажется, я не верну вам деньги. Когда у меня будет двести восемьдесят рублей, я забуду про вас и потрачу их на что-то другое, ведь карандаш уже будет моим.

– Ну что же, спасибо за честность, видимо, ты хороший человек.

– Не такой уж я и хороший, я плохо учусь и часто дерусь в школе, и поэтому маму туда вызывают, она потом меня сильно ругает и говорит, что я плохой и злой.

– Даже у самых нехороших поступков бывают свои причины. Взрослым проще осудить тебя, чем понять, почему ты это делаешь. А ты как думаешь, почему ты дерёшься?

– Не знаю, – ответил я и на секунду задумался, – я всегда дерусь с теми, кто лучше меня, кто хорошо учится или кого любит учительница.

– А ты попробуй сам стать лучше, попробуй лучше учиться или завести больше друзей, ведь когда ты дерёшься, то делаешь кому-то больно.

– Мама тоже так говорит, после того как меня отругает.

– У тебя хорошая мама, даже если она тебя ругает.

– Да, моя мама хорошая. Но все говорят – моя мама – больная алкоголичка, разве может алкоголичка быть хорошей мамой?

– Конечно может, она и есть хорошая, не слушай того, что говорят другие, слушай только себя.

– Да, но взрослые умнее меня. А они всегда говорят, что я сын алкоголички и ещё говорят, что со мной «всё понятно».

– Тебе выпала незавидная доля, окружающие судят о тебе заранее, зная, что-то о твоей маме, этого людям хватает, поверь мне. Они считают себя слишком мудрыми для того, чтобы попытаться в чем-то разобраться. Это делает твою жизнь намного сложнее, иногда даже взрослому не под силу такие трудности – тебе придётся с этим жить и бороться. Бороться одному – тебе никто не поможет. Запомни: главное – слушай только себя и не обращай внимания на то, что о тебе говорят, кроме тех, кто тебе дорог.

– То есть мне нельзя слушать, когда обо мне говорят что-то плохое? Особенно, если это говорят про мою маму?

– Да, ты всё правильно понял.

– И мне нужно перестать драться?

– Не совсем, иногда нужно драться, но не для того, чтобы сделать кому-то больно, а для того, чтобы не сделали больно тебе.

– Вы очень умный, и с вами интересно, я бы хотел иметь такого друга.

– Хорошо, считай, что мы с тобой друзья, – продавец протянул мне ладонь, я, как мог, пожал её.

– У меня не так много друзей, ну то есть совсем нет друзей, только мои санки, в них живет дракон, и он мой друг…

Я смутился, и продавец это понял.

– У меня тоже есть друзья, о которых, никто и не знает, например: яблоня, растущая у новой школы, я всегда с ней здороваюсь, когда прохожу мимо, а она кивает в ответ, и потом мы долго разговариваем. Да, она друг в моих фантазиях, но друг настоящий, у меня таких больше нет, – продавец улыбнулся, мне показалось это неправда, он сказал так, чтобы я не смущался.

Я хотел ещё остаться и поговорить, но потом я вспомнил о маме и сказал, что мне надо идти.

– Скажите, а можно я буду к вам приходить просто так и ничего не покупать?

– Конечно можно, мы же теперь друзья.

– Хорошо, – сказал я, не сдерживая радости, – до свидания, я скоро к вам ещё зайду.

– До свидания, – сказал продавец, и его лицо тронула грусть прощания.

Я вышел из магазинчика, стараясь не задеть санками глобус, затем я спустился вниз и оказался на улице. За мной закрылись стеклянные двери, и шлейф аромата тёплого хлеба оборвался, он ещё цеплялся за ткань моей одежды, но зимний ветер содрал с меня его беззащитные молекулы и развеял по воздуху. Я сразу почувствовал холод, он щипал кожу и влажные ноздри, заползал под куртку – я начал дрожать и зашагал побыстрее, чтобы согреться. Мне стало теплее, торговый центр был далеко позади, я вспоминал разговор с продавцом, его слова сейчас казались ещё мудрее, и я понял, что теперь я стал совсем взрослым.

Мой путь лежал через городской пруд, он тяжестью своих вод вминал веками рыхлую землю, образовав котлован, и теперь спал под покрывалом толстого льда. Длинный склон его берега, манил своим скользящим снегом, я подошёл с его краю, снял со спины тяжелые санки и положил перед собой. Я посмотрел вниз, куда вёл склон, и ощутил волнение: склон был крутой и длинный, но я не боялся, я знал, что всё будет хорошо, мои санки, они – мой друг, они не подведут никогда. Я лёг на них, и санки задышали, полозья из холодной стали, задрожали, из них рождались крылья, они раскинулись гигантской пеленой над мёрзлою землёй, фанерная доска, прикрученная к раме, обратилась чешуёй, я понял, что дракон теперь был подо мной, он тряс рогатой головой, и звук дыхания, протяжный и глухой, толкает воздух пред собой и заставляет содрогаться ветви на деревьях. Я склоняюсь к его гриве, она щекочет золотыми волосами, я прижимаюсь к этим волосам губами и шепчу: «Вперёд мой друг!». Дракон рванул, расправил крылья, мы взлетели, мы с ним так этого хотели, и мы теперь вдвоём охвачены пылающим огнём внезапного полёта, неужели так бывает счастлив кто-то? Мы поднимались вверх, и этот мир казался жалким и ничтожным, простым и вовсе не таким уж сложным, каким его я знал. Я обнял его шею, я почувствовал, как он затрепетал, как он склонился в сторону, сложил огромное крыло, и нас к земле мгновенно понесло. Вокруг всё загудело, и застывший воздух, пронзённый нашими телами, срывал нещадно капли слёз, те превращались в яркие кристаллы, и россыпь их блестящих граней парила в синеве высот. Земля уж близко, кажется, вот-вот мы врежемся в неё и нас убьёт её замёрзшая поверхность. Но мой дракон расправил крылья, выровнял полёт. И мы тяжелой тенью пронеслись в