Саша посмотрел на массивные часы из розового золота — их подарили дед с бабушкой, когда ему исполнился двадцать один год, — и понял, что опаздывает. Потеряв надежду поймать такси, он пошел пешком. Оставив позади вымокших людей, среди которых был свергнутый монарх, он пустился в путь той размашистой походкой, которую так часто критиковали его друзья.

Саша хорошо знал Пятую авеню. Он всю жизнь прожил в Нью-Йорке, и его теперешняя квартира на Девяносто седьмой улице находилась всего в шести кварталах от дома, где он жил в детстве, пока не умерла мать. Однако сегодня прогулка по Пятой авеню была настоящим испытанием. В попадавшихся на пути зданиях Саша видел лишь дома людей, которых не смог склонить к участию в художественных аукционах «Лейтона».

«У нас же неплохой подбор вещей, — утешал себя Саша, шагая по улице. — Серебряный чайный сервиз Фаберже, столик с серебряными накладками, принадлежавший великой княгине Марии, позолоченный рыбный прибор. Есть картины Серова и Левитана, но нужно что-то еще. Что-нибудь такое, что могло бы конкурировать с тем проклятым колье у „Кристи“».

Саша взглянул на здание, мимо которого проходил. Пятая авеню, дом № 1003. У Трэвисов есть часы в виде яйца, покрытого лососево-розовой эмалью, но они не хотят их продавать. Как там сказал мистер Трэвис? «Я жду, пока стабилизируется рынок». Чепуха. Его жена хочет попасть в попечительский совет Метрополитеноперы, все члены которого являются клиентами «Сотби». Она, вероятно, надеется использовать часы как приманку, которая поможет ей достигнуть вожделенной цели.

Дом № 980. Здесь дела обстоят не лучше. Мадам Жобер продолжает дразнить его ожерельем из миниатюрных яиц Фаберже, но назначенная ею цена слишком велика. Она включает приглашение провести вместе выходные на ее вилле на Ривьере.

На дом № 925 Саша даже не посмотрел. У миссис Ллойд Уинтроп имеется серебряный сервиз, который Фаберже сделал для сестры Николая Второго, Ксении, и она каждый год, предварительно измотав Сашу переговорами, в последнюю минуту отказывается его продать.

Надо найти нечто такое, что затмит бриллиантовое колье «Кристи», которое, как утверждают, принадлежало последней русской императрице Александре. С тех пор как оно было выставлено «Кристи», газеты не переставали восхищаться его огромными сверкающими камнями. Интерес к нему был столь велик, что «Сотби» и «Лейтон» оставили всякую надежду привлечь внимание прессы к своим вещам. Похоже, никого не волновало, что «Кристи» не может представить убедительного подтверждения происхождения колье. Это не имело значения. Над ним витал трагический образ императрицы Александры, горестно заламывающей царственные руки. Подтвердить его подлинность могли только сами Романовы, но они дипломатично хранили молчание.

Саша уже семь лет работал в отделе русского искусства «Лейтона» — одного из небольших, но первоклассных аукционных домов Нью-Йорка. Несмотря на свою молодость, он уже был признанным специалистом по русским иконам, серебру и ювелирным изделиям. Проведенная им экспертиза работ придворного ювелира Карла Фаберже снискала ему уважение коллег и принесла аукционному дому миллионы долларов.

Саша посмотрел на белоснежные фасады домов Пятой авеню. Многих из их обитателей он хорошо знал, но в этом сезоне его связи не принесли ему ничего утешительного. Несмотря на кровное родство с доброй половиной аристократических семей Европы и старого Нью-Йорка, Саша потерпел неудачу. Впервые он не смог найти ничего, что составило бы конкуренцию «Кристи».

С того места, где он стоял, было хорошо видно здание, находившееся от него в десяти кварталах. Дом № 839 — высокая массивная башня, построенная в двадцатые годы, ничуть не изменилась со времени его детства. В ней жили нью-йоркские шишки, филантропы и кое-кто из богачей, которые в восьмидесятые годы полезли из-под земли, как грибы после дождя.

Раньше на этом месте стоял особняк той самой миссис Астор[2], о чем теперешние обитатели дома и не подозревали. Но Сашиным деду с бабкой, которые въехали сюда в 1937 году, это было прекрасно известно. Знали об этом и Саша с отцом, поселившиеся здесь после смерти Сашиной матери, когда ее родители решили перебраться в Гринвидж. Интересно, здесь ли сейчас отец? — подумал Саша. Он уже месяц не звонил ему. Слишком занят, чтобы поговорить с собственным отцом.

Саша был вынужден признать, что, несмотря на все свои знакомства и родственные связи, источники, из которых он получал работы Фаберже, окончательно иссякли. Знакомых русских дилеров прикормили дома «Сотби» и «Кристи», предлагавшие им комиссионные, которые он не мог себе позволить. Клиенты утверждали, что им нечего больше продавать. Начальница его отдела возлагала на Сашу большие надежды, а он не мог найти ничего экстраординарного. «Эти торги я вряд ли вытяну», — подумал Саша, переходя Пятую авеню у Семьдесят третьей улицы и поворачивая к своему офису.

Саша не уставал восхищаться красотой дома, в котором расположился аукционный дом «Лейтон». Построенный в середине двадцатого века для некоего газетного магната по проекту Маккима, Мида и Уайта, этот особняк представлял собой копию венецианского палаццо с галереей и колоннами. Подходя к одному из самых впечатляющих зданий Нью-Йорка, Саша окинул взглядом фасад, чтобы зарядиться энергией на целый день.

В его отделе беспрерывно звонили телефоны. Через стеклянную дверь Саша увидел, что Анна оживленно разговаривает с клиентом, постукивая пальцами по крышке серебряной супницы.

Доктор Анна Холтон была специалистом по русскому искусству, хорошо известным в мировых кругах. Среди коллег она пользовалась всеобщим уважением за прекрасное знание русского языка и культуры, которые приобрела за годы учебы в университете, преподавания в колледже Барда и работы в Собрании Форбса. Несмотря на тридцатилетний трудовой стаж, ее лицо сохранило всю привлекательность молодости. Однако в последнее время ее аристократические черты омрачало какое-то напряжение, эта почти осязаемая нервозность передавалась всем, кто находился рядом.

— Ce n’est pas possible![3]— твердо произнесла она по-французски с характерным фармингтонским акцентом. — Cette couronne est completement incorrecte — les Princes Wolconsky n’etaient pas…[4]Черт!

Она бросила трубку и грохнула крышкой супницы.

— Твое счастье, что она не фарфоровая, — произнес Саша, прислоняясь к косяку ее двери.

— Это мадам Софья должна быть счастлива, что у меня нет времени лететь в Женеву, чтобы посоветовать ей найти себе лучшее занятие, чем бесконечно демонстрировать собственное невежество, — резко ответила Анна, закуривая «Галуаз». — Эта супница сведет меня с ума. Мадам настаивает, что она принадлежала княгине Волконской, и действительно, на ней имеется латинская буква W, но корона-то ведь графская. У нее есть документы, подтверждающие принадлежность супницы Волконским, но тогда чья это монограмма? В довершение всего эта супница сделана в тридцатых годах девятнадцатого века английским мастером Сторром. В общем, я не могу выставить ее на аукцион.