– Отлично, – хмыкнул Редфеллоу. – Я ни бе ни ме по-итальянски и ни в зуб ногой в банковском деле.

– Научишься и тому и другому. В Риме тебя ждет счастливая жизнь. Впрочем, если хочешь, можешь остаться здесь, но в таком случае больше не будешь пользоваться моей поддержкой, а Пити не станет охранять тебя. Выбирай, что тебе больше по душе.

– А кому достанется мой бизнес? Я получу отступного?

– Твой бизнес достанется колумбийцам, – ответил дон. – Это уже неизбежно, таковы исторические тенденции. Но правительство превратит их жизнь в сущий ад. Итак, да или нет?

Немного пораскинув умом, Редфеллоу рассмеялся.

– Только объясните мне, с чего начинать.

– Джорджио отвезет тебя в Рим и представит моим людям. А впоследствии будет помогать тебе консультациями. Спасибо, что прислушался к моим советам, – обнял его дон. – В Европе ты по-прежнему остаешься моим партнером, и, поверь, не пожалеешь о своем выборе.

Как только Дэвид Редфеллоу удалился, дон велел Джорджио пригласить в покой Альфреда Гронвельта. Являясь владельцем отеля “Занаду” в Лас-Вегасе, Гронвельт в свое время находился под покровительством ныне поверженной семьи Сантадио.

– Мистер Гронвельт, – проговорил дон, – вы и далее будете управлять отелем, но теперь под моим покровительством. Можете не опасаться ни за себя, ни за принадлежащую вам собственность. Ваш пятьдесят один процент акций отеля остается за вами. Сорок девять процентов, принадлежавшие ранее Сантадио, переходят ко мне, на том же легальном основании. Вас это устроит?

Гронвельт, несмотря на возраст, отличался невероятным самообладанием и чувством собственного достоинства.

– Если я останусь, – тщательно подбирая слова, отозвался он, – то должен обладать прежними полномочиями в управлении отелем. В противном случае я продам свою долю вам.

– Продадите золотоносную жилу? – недоверчиво осведомился дон. – Нет-нет. Не надо меня бояться. Прежде всего я бизнесмен. Если бы Сантадио проявили благоразумие, можно было бы обойтись без всех этих ужасов. Но теперь их больше нет. А мы с вами благоразумные люди. Позиции Сантадио займут мои люди. Распоряжаться делами будет Джозеф Де Лена, Пиппи, мой новый Bruglione на Западе, с жалованьем в сто тысяч долларов в год, каковые ему обязан выплачивать отель в любой удобной для вас форме. Если у вас возникнут какие-либо проблемы, обращайтесь к нему. А в вашем деле, куда ни глянь, сплошные проблемы.

Высокий, худощавый Гронвельт сохранял спокойствие.

– С какой стати вы оказываете мне подобную любезность? У вас в распоряжении имеются куда более выгодные варианты.

– Потому что в своем деле вы гений, – без тени иронии отозвался дон. – Это известно в Лас-Вегасе всем и каждому. И чтобы доказать свое уважение, хочу подарить вам кое-что взамен.

– Вы мне и так подарили достаточно, – улыбнулся Гронвельт, – мой собственный отель. Что может быть важнее?

Дон благожелательно улыбнулся собеседнику. Будучи человеком серьезным, он все-таки любил изумлять людей своим могуществом.

– Вы можете назвать имя очередного члена Комиссии по азартным играм штата Невада. Там имеется вакансия.

Гронвельт искренне удивился, что случалось с ним крайне редко. И не только удивился, но и ощутил душевный подъем, ибо узрел, что его отелю уготовано блистательное будущее, о котором Гронвельт даже не мечтал.

– Если вам это по силам, то в ближайшие годы все мы весьма разбогатеем.

– По рукам. Теперь ступайте веселиться.

– Лучше уж вернусь в Вегас, – ответил Гронвельт. – Мне кажется, не стоит афишировать тот факт, что я приглашен к вам в гости.

Дон кивнул.

– Пити, прикажи отвезти мистера Гронвельта в Нью-Йорк.

Теперь в кабинете, кроме самого дона, остались лишь его сыновья, Пиппи Де Лена и Вирджинио Баллаццо. Все они выглядели чуточку ошарашенными. О планах дона заранее знал один лишь Джорджио, для остальных же они прогремели словно гром с ясного неба.

Баллаццо еще слишком молод для роли Bruglione – всего лет на пять старше Пиппи. В его ведении находятся профсоюзы, транспорт и небольшой участок рынка наркотиков. Дон Клерикуцио известил Баллаццо, что отныне ему предстоит действовать независимо от Клерикуцио. Он должен лишь выплачивать десять процентов дани, а в остальном превращается в полновластного хозяина своего дела.

Вирджинио Баллаццо подобная щедрость буквально ошеломила. Этот восторженный человек, всегда подкрепляющий выражения своей радости или печали бурной жестикуляцией, вдруг онемел и лишь молча обнял дона.

– Из этих десяти процентов пять я буду откладывать для тебя – на старость или на черный день, – продолжал дон. – Ты не обижайся, но я должен сказать, что людям свойственно меняться, в их памяти появляются прорехи, а чувство благодарности за прошлые благодеяния стирается. Посему прошу тебя проявлять аккуратность при подсчетах. – Он помолчал. – В конце концов, я не налоговый инспектор и не могу налагать на тебя их жуткие штрафы и пени.

Баллаццо понял намек. Дон Доменико скор на расправу. Наказание приходит даже без предупреждения. И всегда одно – смерть. Впрочем, как же еще поступать с отступником?

После этого дон отпустил Баллаццо, но, провожая Пиппи до дверей, уже у самого порога помедлил, а затем притянул племянника к себе и прошептал ему на ухо:

– Не забывай о нашей с тобой тайне. Храни ее до самой смерти. Я не давал тебе приказа.

Тем временем на лужайке перед особняком возможности потолковать с Пиппи Де Леной ждала Роз-Мари Клерикуцио – очень молодая и весьма привлекательная вдова, хотя черный цвет и не шел ей. Траур по мужу и брату подавлял ее природную жизнерадостность, столь необходимую при подобной внешности. Ее большие карие глаза казались темнее обычного, а оливковая кожа выглядела землистой. Единственным цветным пятном были голубые ленты на одеяльце только что окрещенного сына Данте, задремавшего у нее на руках. Весь день она держалась подальше от своего отца дона Клерикуцио и трех братьев – Джорджио, Винсента и Пити. Зато теперь была готова бросить вызов Пиппи Де Лене.

Они приходились друг другу двоюродными братом и сестрой. Пиппи был на десять лет старше, и в юности Роз-Мари была влюблена в него по уши. Но Пиппи неизменно держался с ней по-отечески, даже снисходительно. Хоть он и слыл неисправимым бабником, осмотрительность не позволяла ему волочиться за дочерью своего дона.

– Привет, Пиппи, – окликнула Роз-Мари. – Поздравляю.

Пиппи улыбнулся, отчего его грубые черты приобрели даже некоторую привлекательность. Наклонившись, он поцеловал малыша в лобик, с удивлением отметив, что волосы, до сих пор сохранившие аромат церковного ладана, чересчур густы для такого младенца.

– Данте Клерикуцио – чудесное имя.

Это замечание отнюдь не было невинным комплиментом. Дело в том, что после гибели мужа Роз-Мари снова взяла свою девичью фамилию и дала ее новорожденному. В необходимости подобного шага с присущей ему непоколебимой логикой убедил ее дон, но она все равно испытывала угрызения совести.